Black Lives Matter… Ну, ну. В восьмидесятые, прошлого тысячелетия, стоял наш пароход на обеспечении важного, военного мероприятия в городе на Неве. Зима. Мороз. С парохода никого в увольнения не отпускают. Ибо не фиг расслабляться. Вдруг захватят в плен вражеские лазутчики и выпытают, что и зачем там делается. Но, по некоторым причинам, у меня была лазейка на берег, которой я нет-нет, да и пользовался.


Лазейка вела в город Сестрорецк, в медицинское общежитие, к премиленьким медсестричкам. А поскольку медсестричек было две, то с собой я прихватывал своего друга, Диму. Двухметрового детину. Выписывали нам на пароходе увольнительную, по семейным обстоятельствам, на двое суток. И – гуляй рванина, от рубля и выше… Увольнительная начиналась в пятницу, а заканчивалась в воскресенье, в двадцать три ноль-ноль. И в тот раз успевали мы вовремя. Еще и с запасом. В минут сорок. А потому, вынырнув из метро, решили заскочить в кафешку, что была нам по пути, что-нибудь вкусное прикупить. Открываем дверь в кафешку и застаем картину маслом.

Небольшой зал пуст. Почти что. Стулья, вверх ножками, водружены на столы и лишь за одним столиком сидят два негритоса, сложив ноги на столешницу и что-то жрут, разбросав вокруг бумагу, объедки. А возле них стоит маленькая, худенькая бабулька со шваброй, и укоризненно им выговаривает что-то насчет свинарника и свиней. А они от нее отмахиваются, этак презрительно. Надо сказать, что у нас на пароходе, когда выпадало свободное время, все усиленно накачивали мышцы. Имелся вертолетный ангар, в котором отродясь я вертолета не видел, но оборудован он был под спортивный зал.

Находился ангар в заведовании боцманской команды, и любил в нем размяться наш корабельный особист. С которым мы подружились. И он неплохо так натаскал нас на рукопашный бой. Да и молоды мы были. В чем-то — безбашенны. И заела чем-то нас эта ситуация. Вот прям, не сговариваясь, подошли мы к этим черным. Да, не все они плохие. Потом, туда дальше в жизнь, даже и дружил я с некоторыми. Когда в институте уже учился. И бухали вместе, песни под гитару орали. Мы на невразумительном английском, они на ломаном русском. А в тот раз, сделали мы им по паре замечаний. Схватили за шиворот и поставили в вертикальное положение.

А потом в печень и в подбородок. Жестко получилось. Бабулька, однако, кричала: — Так им, так! И мы убежали из кафе. Оставив парочку лежать на полу. На корабль прибыли вовремя. Доложились, сдали увольнительные. Никому, ничего не рассказали. На следующий день, в обед, играют по громкой всеобщее построение. Обычно строимся на юте, в две шеренги. А тут на пирсе, в одну. Холодища, я те дам. Стоим, мерзнем. Появляются какие-то люди, в морской форме, милицейской. И два негра. С ними бабулька. И идут вдоль строя, вглядываясь в лица. Сердце у меня екнуло и оборвалось в трусы. Друг мой Дима, в силу своих габаритов, стоял на правом фланге, а я в середине строя. К нему, первому и подошли. А меня уже колотить начинает. Мороз ведь. Негры Диму внимательно осматривают, что-то между собой говорят. Не отходят. Тут милицейский чин бабульку о чем-то спрашивает.

Она смотрит на Диму и через плечо отвечает чину. Постояли еще, поговорили между собой и дальше двинулись. И добрались до меня. Вообще-то, на лицах негров как-то побои меньше заметны, нежели на белых физиономиях. А тут… Да неужто это мы, с двух ударов, так смогли их нахлобучить? Думаю я про себя. Глаз совсем не видно. И рожи распухли, как будто их целая пасека пчел кусала. Звиздец, мелькнуло у меня в голове. Негры меня осмотрели и флотскому чину, на английском, что-то сказали. Флотский милицейскому. Милицейский бабульке. Бабулька и так меня осмотрела, и этак. Подошла ко мне вплотную и к росту примерялась. Даже на носки приподнялась. Потом милиционеру, через плечо: — Не он это. Тот пониже был. И брови на переносице сросшиеся. Не он. — Достала из сумочки пачку Беломорканала, вынула папироску и прикурила из руки милиционера. – Нет тут их. И, повернувшись, пошла прочь.

Милиционер, пожав плечами флотскому, побежал за ней следом. Нас распустили. Мы побежали вовнутрь парохода, греться. Вечером, после чая, меня вызвал к себе в каюту особист. И показал две увольнительных. При мне их сжег в пепельнице. В журнал увольнений они не были записаны. Ибо на двое суток отпускали по личному распоряжению либо командира, либо особиста. И писалось такое увольнение в другой журнал. Не рядового состава. Особист мне сказал, что нас негры опознали. Бабулька оказалась блокадницей. Имела связи где-то наверху. И сказала, пуская папиросный дым в сторону милиционеров: — Попробуйте только… Я вам такую жизнь устрою… Не знаю, правильно это тогда было? Или дурость? Молодость, однако. Но и то, что сейчас происходит там, у них, сдается мне, нас касаться не должно и не может. Это их разборки…

©Mokopoka