Произошло это довольно давно. В середине 90-х.

Была у моей жены знакомая. Скажем, Сара. Воспитывала маленького сына.
Жили они весьма скромно. Она с сыном, её мама, папа и собака-дворняжка по имени Джим обитали в двух комнатах хрущевки на окраине Москвы.
Случилось так, что умерла у знакомой мама, после чего сильно начал сдавать отец. Лечить его у нас отказывались (поздно). Но у Сары есть родственник «там», который работал в каком-то кибуце. И этот родственник выяснил, что кибуц готов принять единоверцев в родном Израиле, оплатить операцию и программу восстановления. При этом стоимость операции вроде как равнялась стоимости их хрущевки, а дальнейшее лечение и реабилитацию оплачивал кибуц при условии безвыездного присутствия переселенцев там аж два года…

Причём кибуц обеспечивал работу, садик и приличное жилье. Но никаких животных!
Запрет строжайший.
Подробности уже не вспомню, но общая картина такая, как описал (кстати оказалось правдой, за исключением мелких деталей).
После долгих и мучительных раздумий, Сара принимает решение ехать.

Собаке на тот момент уже лет пять. Ребёнок — ровесник пса, с рождения не отходит от Джима, и как сказать ему, что близится разлука, никто не знает.
Продают квартиру, имущество, начинают оформлять документы на выезд, оформляют сделку с этим кибуцем, то да сё. И думают, куда пристраивать собаку… А не получается: знакомые не могут, незнакомые не хотят. Приближается день отъезда, собаку пристроить некуда…
Решение — усыпить.



Буквально накануне усыпления, моя жена узнает об этом от рыдающей Сары и соглашается взять собаку.
В день отлета нам привозят Джима. Я впервые его увидел: это была такая вариация джек-рассела с терьером, бабка которого спуталась с мелким пинчером…

Небольшой короткошерстный песик с чёрными пятнами по бокам.
Когда за Сарой закрылась дверь, когда Джим понял, что его оставили, что поводок отдали ДРУГИМ, он взбесился.
Он не лаял, он орал, запрокинув голову. Он бросался на дверь, иногда отбегая к своему одеялу.
Пес лёг у двери и скулил, выл, лаял, опять скулил.
На нас он не обращал никакого внимания. Ночью он начал плакать. Почти как ребёнок.

Утром, надев ошейник, я вывел его гулять. Он не сделал никаких дел — он рвался с поводка, как будто знал, куда уехала хозяйка. Мне надоело его одергивать и мы дошли с ним от Ковалевской до Дубнинской. Он так рвал ошейник, что задохнулся и лёг на асфальт.
Я взял его на руки и понес домой. Он скулил и забывшись, уткнулся мне в руку. И вдруг понял, что рука — чужая. И ещё он каким-то своим собачим умом решил, что я — тот, кто во всем виноват: я отобрал его у хозяйки и держу насильно в этом проклятом Бескудниково. Он зарычал на меня. И рычал он с тех пор постоянно!
Потянулись мучительные для всех дни.

Он не ел наверное неделю или больше. Только пил, отбегая от двери и быстро вылакав миску, бежал обратно. Постоянно выл.
Каждый раз, когда он видел меня, он рычал, скалил зубы и пытался укусить. Угол входной двери превратился в белое пятно — вся обшивка была стерта его лапами.
Я продолжал с ним гулять, но никакой дружбы между нами не получалось — он быстро делал свои дела и постоянно рычал на меня. К жене относился, как к мебели. Других людей он не замечал вовсе. Каждый день он сидел перед дверью, смотрел на ручку и выл несколько часов, переставая только тогда, когда я ругался. Тогда он рыча, уходил на свое одеяло, заворачивался в него и плакал.

Похудел. Потом кое как начал есть (почему-то по ночам). И все время скулил.
Однажды он убежал. Видимо он планировал это некоторое время, потом выдернул похудевшую морду из ошейника и унесся в темноту. Шёл дождь и я страшно промок, пока бежал за ним. Я уже думал, что все — пёс пропал, но тут увидел его.
Мокрый Джим сидел у обочины Дмитровского шоссе и смотрел на машины. Я подошёл, он позволил нацепить ошейник, я для приличия немного его поругал, потом сел на остановке и рассказал ему все: как его предали, почему так случилось, и что вариантов у него не много.
Мне показалось, он понял. Больше с поводка он не убегал и не рвался. Но рычать на меня не переставал. Как и не переставал верить, что если долго выть, скулить, плакать — дверь откроется и Хозяйка его заберёт.

Сара пару раз звонила, её отцу сделали операцию, он восстанавливался, она работала, у них все нормально. Джим жил своей жизнью, не замечая никого, кроме меня — рычал и огрызался. Лежал на своём одеяле, вынюхивая в нем остатки воспоминаний.
Никакого смирения не было. Джим не признавал нас за хозяев и все время скулил (выть перестал). Не играл, не подходил, не общался. Он либо сидел у двери, либо лежал на своей подстилке-одеяле.

Примерно через год у Сары умирает отец. Вскоре она находит работу получше, берет кредит и расплачивается с кибуцем.
Снимает квартиру в приличном месте.
А надо сказать, что как и Джим тут — в далёком Израиле точно также скучал по нему сын Сары, изводя её похлеще, чем Джим нас.
И в один прекрасный день, Сара решает забрать Джима, договариваясь с хозяевами о собаке.
О, эта встреча:)

Мы не говорили ему ничего заранее, но он почувствовал что-то утром и как-то особенно печально сел у двери и сидел до вечера, пока не позвонили в дверь.
Дверь открыли. На пороге стоял родственник Сары с переноской в руке. Джим видел его несколько раз в той, другой жизни. Он его понюхал, вяло тявкнул, застыл на мгновение (наверное, сопоставляя запахи), и вдруг взорвался, как петарда. Он визжал. Он крутился, прыгал и носился по квартире. Скакал вокруг всех, кидался к своему одеялу, показывая нашей обалдевшей кошке, что «вот же! Я верил, я помню этот запах!», тут же бежал обратно.
Но подбегая ко мне, он яростно, со всей своей собачьей силы скалился и лаял. Лаял с отчаянной злобой, готовый сожрать меня с потрохами. Он не успокоился, продолжал бегать, лаять, зубами притащил свою подстилку в коридор, лизнул кошку и вскоре уехал в переноске, цапнув меня за руку на прощанье.

Встреча в Израиле, по словам Сары, была фантастической — Джим чуть не помер от радости, а её ребёнок плакал так, что она испугалась. Впрочем, плакали там все.

Прошло время. Сара лет через десять вернулась в Москву. Мы особо не общались. Но вдруг, году в 2010-м мы пересеклись недалеко от её нового дома, зашли к ней в гости.
В коридоре, в большой корзине лежал Джим.

Это был совсем старый, седой пёс.
Слепой и глухой, он лежал в памперсе — ходить уже не мог. Существовал только на уколах. Сара сказала, что осталось ему несколько дней, но усыпить его руки не поднимаются — колят обезболивающее и что-то для поддержания жизни. Джим почти не реагировал уже ни на что. Он только лизал ей руку, когда она за ним ухаживала.
Я подошёл к нему поближе. Сел молча и погладил его по лапе.
И знаете что? Джим оскалился, зарычал и неожиданно резво выгнулся к моей руке. Но не укусил, а впервые лизнул её.

Через неделю он умер, оставив нам забавное напоминание о том, что если верить и надеяться, то скорее всего, все получится:)