Если кто-нибудь из лиц, служивших в той славной и грозной Советской Армии когда-нибудь, по пьянке, ляпнет вам, что в суточном наряде дневальным по кухне время летит особенно незаметно, в желудке приятно тяжелеет от исключительно вкусной и здоровой пищи, а прямая кишка равномерно заполняется отходами органического производства – не спешите верить рассказчику; а лучше по-дружески крепко приобнимите его за шею и четким командным голосом рявкните в самое ухо: «Да ты, щегол пестрожопый, видать, настоящей службы не нюхал!». При этом могут быть различные варианты, но вы будете совершенно правы. Воинская кухня для дневального – совсем не рай на земле цвета «хаки». 
 



 
 
ВОИНСКОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ
 
Дело было на 2-м курсе Высшего Военного и так далее… Училища.
198… год от Рождества Христова.
 
Когда, накануне, на вечерней поверке, старшина роты зачитал состав суточного наряда, мы с Димой Подоляну, ушлым молдаванином, внезапно загрустили. И таки ж было, с чего.
 
Училищный наряд в полном составе заступает на службу в 18.00 после построения на плацу и проверки внешнего вида.
Процедуру обычно проводит комендант училища майор Глодов (гестаповец от Бога), или его помощник, старший прапорщик Заяц (преданный вассал и жополиз херра коменданта).
 
Здесь совершенно ненавязчиво можно заполучить пару-тройку дополнительных нарядов вне очереди за призрачную неуставную прическу, кажущуюся небритость, или, по мнению комендантской сволочи, неаккуратно подшитый подворотничок.
За вызывающе ушитое «ХБ», или выгнутую бляху ремня, есть большая вероятность прямо отсюда направить свои бренные стопы прямиком в расположение гауптвахты, где на 3-5 суток ареста обзавестись неразлучными друзьями: Ломом, Лопатой, Кувалдой и двуручной пилой «Дружба» для заготовки дровишек на генеральскую баню, а также поближе познакомиться с верной подругой печального узника – Баландой.
 
Хвала Всевышнему Отцу нашему, в тот день Он ниспослал благодать на грешных детей своих, а жертв курсантского геноцида оказалось всего две, хотя враг мог напластать и больше.
 
Какому-то расслабленному первокурснику комендант-инквизитор по-отечески так подзатянул ремень до нужного диаметра, что у того, по всем медицинским показаниям просто обязана была наступить мгновенная эрекция всего организма, а кишечник пригрозил незамедлительно опорожниться реактивной струей выхлопных газов и всего, что с ними неразрывно связано. После команды: «Встать в строй!» – юный нарушитель формы одежды занял свое законное место, значительно потяжелев от дополнительных 2-х нарядов вне очереди на хрупких неокрепших плечах.
 
За вопиющую «гармошку» на сапогах, недопустимо короткую гимнастерку + наглое выражение лица, штурмбанфюрер Глодов снял с наряда оборзевшего персонажа с третьего курса и влепил ему трое суток ареста со словами: «Немедленно, к херам собачьим, в канцелярию роты, за сопроводительной запиской в расположение гауптвахты!»
 
Когда потенциальный каторжанин, как побитая оглоблей собака, обреченно удалялся с плаца, в спину ему неслось циничное трудовое напутствие: «Чтобы за эти трое суток в твоих мозолистых руках не дрогнул ни один шанцевый инструмент – я лично проверю!»
 
Никто из присутствующих прокомментировать сей конфуз не пожелал.

 
После развода, мы с Молдованом, слегка повеселевшие от безнаказанности, потащились в казарму – получать у каптерщика выцветшую подменку для кухонного наряда, сто раз застиранную, но все еще хранящую в себе неповторимые ароматы прошлогодней мойвы, обжаренной в отработанном моторном масле колхозного трактора.
 
Курсантская рота приходит после самоподготовки на ужин в 20.00, строго по расписанию, как одинокая трехвагонная электричка в малонаселенный сельский район очень глубокого нечерноземья.
 
До этого времени нам надобно накрыть столы на 150 голодных ртов в лучшем виде. Накрыть чисто и, по мере сил, эстетично. Нам двоим!
 
Забудьте за сраные кафе-шашлычные на объездных трассах, и даже за Метрополь в центре города!
Тут вам никто не даст отдельных приборов из серебра, шоб рвать выборочно на мелкие куски салаты, рыбу и даже недожаренное мясо! Здесь не будет прилизанного халдея в жилетке, с ведерком для шампанского и полотенцем через руку. Зато можете преспокойно получить пролетарским кулаком в морду за жирно-неотмытую алюминиевую ложку, скользкую вилку, или захватанную тарелку. Культура поведения и сплошное барокко, хуле… Мы в наряде – значит, мы же и обеспечиваем непритязательный курсантский повседневный прием пищи. Лично я считаю – справедливо и по совести.
На ужине едим со всеми вместе за своими столами. За каждым столом по 6 человек.

 
– Шура и Молдован, во вы разожрались в наряде! Хари – хоть поросят бей! Просят сапога! – сыпятся подъебки со всех сторон.
– Та идите к хуям! – агрессивно отвечаем мы. – Щас будете в сральнике поголовно дрочить после ужина вплоть до программы «Время», а нам за вами еще объедки с тарелок соскребать! Пошли все в жопу строем в колонну по четыре!
 
Молдован – сухой, жилистый и хлесткий, как был с первого курса телосложением тоще Иисуса, снятого с креста на Голгофе, таким и остался до самого выпуска. Компанейский парень, талантливый футболист и отличный боец-рукопашник. 
В курсантской столовой не было никаких поваров-выпускников ПТУ, призванных на срочную службу, а также чурок-хлеборезов с волосатыми пальцами и высокогорными амбициями.
 
Там работали тетки с такими духовками сзади ниже пояса, шо их оперативной хватке и клептомании позавидовали б черной завистью петлюровцы-мародеры во времена революционного лихолетья.
 
Вынести через КПП тушу мороженой курицы в нательных сатиновых трусах на голое тело, причем, шоб при внешнем осмотре куриная гузка близко напоминала бы сугубо женские внешние половые признаки – это, я вам скажу, надо не просто иметь соответствующий талант, а полностью вжиться в роль. И шо там уже говорить за несчастную колбасу!
 
У тех мадамов были такие зады и тяга к воровству, шо даже начальник столовой, огромный и обрюзгший прапорщик Маломуж (друг и подельник начпрода училища), тихо робел и в одиночку ебашил спиртягу в служебное время в комнате санитарно-эпидемиологического контроля.
 
Хуй нам кто за все время наряда отломил и крохи! Толстожопые поварихи с алчностью вурдалаков грызли куриные ноги, а мы, сердешные, с голодным остервенением драили тарелки-вилки-ложки, чистили полную ванную подгнившей картошки в дырках и шинковали пожелтевшую капусту в огромную выварку.
 
В 00.30 по Москве мы занесли свои изможденные тела в казарму.
Мне показалось, что спал я минут 7 от силы.
– Шура, вставай, – тормошил меня дежурный по роте Валера Корзун, замкомвзвода, до училища служивший срочную в разведроте десантно-штурмового батальона.
– Я с наряда, Валера, отъебись, тихо гавкнул я и переспросил – Который час?
– Без двадцати два, – уточнил Валера, – Комбат доебался, кто хлопал дверью. Я ему сказал, что вернулся наряд с кухни. Он зовет к себе. Бухой в сраку.
– Почему я? – был мой вопрос – Нас же двое?
– Молдован затупит спросонья. Иди ты, только не базарь, а кивай и молчи, а то до утра будем «подъем-отбой» летать – вежливо попросил Валера.

 
Наш комбат, полковник Чернышев, был по образованию – военный юрист, а по призванию – алкоголик наивысшей иерархии.
Приезжал он на службу около 14.00, и, выбрав очередную жертву из офицерского состава батальона, бухал с несчастным от заката до рассвета в своем кабинете на нашем этаже.
По пьяной лавке комбата тянуло на расследование запутанных уголовных дел.
 
Через две с лишним минуты я, в той же засаленной кухонной ХБ-шке стоял перед дверью кабинета комбата.
Андрюха Тетерин, мой дружок из Батайска (дневальный на тумбочке) мелко-мелко перекрестил меня по-церковному и елейным голоском православного дьяка заголосил на прощание: «И сотвори ему вееечную пааамяять!»
 
Я постучался и шагнул в Преисподнюю.
 
Таварищпалковник! Курсант «Такой-то» по вашему приказанию прибыл!
Комбат поднял на меня прозрачные глаза.
 
В этих глазах жила и плакала скорбь всех алкоголиков земного шара. Комбат молчал и вешал непослушные губы на манжеты кителя, но я читал в этих глазах: «Он выпил больше, чем мог, но меньше, чем хотел!»
На приставном столе стояла ополовиненная бутылка водки, валялись куски вареной колбасы, ломти белого хлеба и ошметки плавленых сырков (частично в фольге).
 
Я, сглотнув холостую слюну, повторил приветствие.
– С кем ты был? – наконец прозвучал первый вопрос.
Помня патологию полковника Чернышева и наставления сержанта Корзуна, подтянув мышцы ягодиц до их исторического максимума, я ответствовал: «Был один, тащпалковник!»
 
– Не пизди мне, сынок, – комбат попытался встать, но потом, оценив свои двигательные возможности, полез в нижний ящик стола, достал оттуда потертую папку с завязками, на которой было написано ДЕЛО № (неразборчиво) и плюхнул её на стол перед собой.
– На, читай! Только здесь и только при мне! Я потянулся к папке, но комбатова грабля утянула её назад.
– Это ж надо было вырезать весь караул, чтобы ни один боец не проснулся! – вещал полковник. – Мы их учим Родину любить, а они на партию хер положили! Замполита до инфаркта довели!
 
При этом комбат забыл, что замполита батальона, подполковника Чмарова до инфаркта довел именно он, бесконечными пьянками и мешаниной водки с пивом.
 
Комбат хапнул папку поближе до себя.
– Я тебя спрашиваю, падло, как ты его зарезал, – не унимался комбат, и я видел невооруженным глазом, как же ему херово.
– Просто. Как свинью, – пошел я ва-банк. – Прямо в аорту! Хуяк! И будьте любезны!
– Я звоню в комендатуру! – пригрозил полковник, потянувшись до черного телефона. – Дальше что было?
– Тот второй, – вошел я в раж, – Сипанулся до рации. Ну, я и его…
– Ножом?!
– Та не! На мине подорвался. Четыре зуба выпало.
 
Комбат заметно приуныл, но трезветь категорически не собирался.
– Это ж как, блядь, надо деградировать, чтобы застрелиться из табельного оружия? – с безысходностью вопрошал комбат, не сводя глаз с недопитой бутылки.
– Фаталист, тащпалковник, хуле о нем говорить, – философски заметил я, уже не надеясь на сон и отдых.
– Хто?! – вяло мяукнул комбат.
– Фатум. Рок. Судьба такая (я уже мысленно спал в своей родной койке).
– Что сам хочешь?! – приободрившись, рявкнул комбат.
– Хочу Родине служить и чтобы вы закрыли дело, – безнадежно ответствовал ваш покорный слуга.
– А ну пошел отсюда нахер, чтобы я тебя больше не видел! Я закрываю дело, а ты долбоеб, будешь одним из лучших офицеров! Никому ни слова! Лично проверю!

 
Развернувшись на 180 градусов, я вышел из кабинета комбата, прошел до своей койки и, не помня, как разделся, рухнул в сон. В эту ночь меня больше никто не беспокоил, а назавтра, отстояв в наряде завтрак и обед, мы благополучно приступили к процессу обучения воинскому мастерству и преданности Родине, которую я, лично, люблю и поныне.
 
 
© Bessamemucho