Юная натуралистка
Птенец выпал из гнезда. Он шел к земле не шибче осеннего листа, – так был невесом. Я с легкостью проследил его полет.
Птенец мне допи«ды, просто хотелось поближе разузнать, чем перебиваются в парке стаи голодного воронья.
Я присел возле розовой сопли, «икающей» студенистым тельцем и переваливающей голову – точь — в — точь моя бабка, когда нарежется и дремлет в каталке.
Едва я собрался уйти и дать воронам подкрепиться, как услышал за спиной серебряный голосок, который скользнул под рубашку, пробежал по хребту, оставив россыпь мурашек.
– Оо, беедненький, какой хорошенький!
Я с удивлением обернулся, и… обалдел! За моей спиной, разглядывал ублюдка ангел. Он заправил за прелестные уши русые пряди и преклонил в траву розовые коленки. Синие глаза заволоклись влагой, алые губы подрагивали, – вот-вот разрыдается.
Пиздец! Словно в траве не эякулят утыканный перьями, а умирающий рыцарь, принц ее грез.
– Он умрет. Вороны его съедят. Вы видели, где гнездо? – всхлипнул ангел.
– Да вон оно… – я указал на развилку дубовой ветви, где прилепилась травяная нашлепка, где и проживал товарищ квазимода.
– Его надо непременно вернуть!
Ну и хули оставалось? Я молча посадил каку в нагрудный карман и полез на высоту десяти метров.
Прохожие тыкали в меня пальцем и крутили у виска, а охуевшие белки взирали с соседних деревьев, опасаясь за запас желудей и половую неприкосновенность.
Я панически боюсь высоты, но разве я мог обмануть эти глаза. Ангел смотрел снизу, молитвенно сцепив ладошки. С трясущимися поджилками я соскочил на землю и представился.
Ее звали Юлечка! Представляете?! Она боготворила животных и писала эти…итюды, во.
Опасаясь, что ушлепок опять вывернется нам под ноги, я тут же предложил прогуляться.
– Нет — нет, что вы! Я не могу.
Крепко же я огорчился: «Черт! Стоило так рисковать!», но сдержался: – Почему же?
– Вдруг опять упадет! Надо посторожить немного. Я буду рада, если и вы согласитесь.
Я возликовал.
Когда стемнело и ёбаные вороны угомонились, я посадил Юлечку в автобус, помахал рукой и хуйнул в ближайшие кусты! – пять часов хороводов возле дуба, шутка ли!
– Так вот, Владимир, – папаша моей нареченной отставил чашку, – дочь исключительно тонкое создание, нежное и преданное. Вы видели, как она любит животных?
Мамаша благосклонно помалкивала, прихлебывая травяной чай.
Дом и вправду кишел как сказочный теремок набитый ёбаными зверушками всех мастей. Даже глухая бабка торчала от своих певчих кенаров, приложив рожок к клетке.
Я кивал, а сердце сладко ныло: «Да разводи вы хоть гремучих ебучих змей и шипящих тараканов, я не отступлюсь!»
– Она нипочем не расстанется с питомцами. – уверенно продолжил он, пристукивая ладонью по дубовому подлокотнику. – Уж я-то свою дочь знаю как облупленную. И если у вас всё слажено, советую сто раз подумать, готовы ли разделить?
Мамашина рука с чашкой дрогнула и замерла.
Я неебацца соскреб всю патоку и елей с сусек души, и пустил с языка и глаз:
– Дорогой Павел Петрович, Мария Францевна, – проникновенно начал я, – разве не упоминал я, что со второго класса состоял секретарем кружка юннатов? Составил тыщи гербариев, вскормил сотню котят, а на каникулах, доил коров в деревне!
– Вот как?
– Да. Вот этими самыми руками дергал сиськ…, то есть сос…, то есть… – я в ужасе запнулся.
Мамаша в замешательстве звякнула чашкой о блюдце и поспешила на помощь: – Вымя, ты хотел…
– Ну разумеется! – воскликнул я, истово прижимая кулаки к груди. – Вымытыми руками! А как же иначе!
Папаша с мамашей переглянулись, но тот хер немедля закруглил:
– Достаточно! – воскликнул он, – Я верю, дорогой вы наш! Берите же сокровище! Юлечка будет преданной женой! Что бы не случилось, – не бросит! Она и с черепахой не расстанется, что уж про мужа-то говорить.
Мамаша утирала глазки.
Так, Юлечка переехала в мой дом, а вместе с ней: два попугая, голый кот и собака. Пожитков у этой троицы оказалось неожиданно дохуя. У меня стока не наберется.
Птицееда зажилил брательник, а террариум моей девочке не отдали, по причине «скоро гадюкам ложить яйца, не будем их беспокоить. Заберешь позже, деточка…». Юличка утерла слезку, – я испытал смешанные чувства.
Вот и дома! Счастлив, – невыразимо! И хотя всегда питал отвращение к любой живности, с распростертыми объятьями принял эту шайку.
В первую нашу ночь, я засыпал в волшебном настроении.
Ну и пусть попугаи оглушительно бранятся на кухне, пусть собака щелкает зубами блох и поминутно скулит у кровати, а кот свернулся в головах и нервически обмахивает мое счастливое ебало хвостом – сердится сука, словно я трахнул его Мурку. Я люблю вас звери! Боже, за что мне такое счастье?!
Тут я вспомнил птенца и возблагодарил его что есть сил: «Милая птичка, будь счастлива, нарожай деток! Выкинь их нахуй из гнезда, – пусть все люди перезнакомятся и переженятся!»
Проснувшись разбитым, с ртом полным шерсти, я взглянул на часы: «Проспал!» Кинулся из супружеского ложа и вместо тапок встал на что-то мягкое и теплое, как кошма.
Раздался адский вой, клацнули на лодыжке зубы. Печалиться было некогда, прихрамывая ёбнул из спальни: «Кофе! Срочно!»
Влетев на кухню, я поскользнулся в каше из разбухшего пшена и помета, и падая, лягнул стол.
С охуенным перезвоном полетели в небытие ваза с цветами, фамильная конфетница, кальян и целиком, пиздатейший чайный сервиз и пара бутылок «моёт». Попугаи восторженно верещали.
По батарее принялись колотить соседи.
«Ёбаное зверье! Но, Юлечка же, любовь моя! Похуй, – мелочи…» – стонал я, бинтуя компостированную лодыжку, отдающую нихуевым шампанским.
После такого коллапса, изжеванный псиной ботинок был сущим пустяком, – хуй с ним, что нога провздевается не очень, зато это другая нога – не кусаная.
Провожая, жена сонно улыбалась: – Не надо сорок уколов, он домашний! Но все же зайди к врачу, пусть сделают от столбняка. Я люблю тебя, милый!
Через пару дней почувствовал себя неважно. Анализы, больничные очереди, диагноз – орнитоз. Гнусные попугаи нарочно заразили меня, я был уверен. С осложнением на легкие я промучился без малого месяц.
Юлечка, мой нежный цветок, журила птах и запрещала разбрасывать помет и зерно. Они не вкурили. И вот однажды, одурманенный чашкой кофе с птичьими какашками, я оставил клетку открытой.
Боже, какие муки мы пережили! Каждый столб в округе украсился объявлением о пропаже долбаебов «Поп» и «Угай» с обещанием награды. Сколько слез было пролито: «Они же, как дети. Кто их накормит, защитит кто?!»
Вознаграждение было таким весомым, что один юный пидарас, купил в счет прибыли пару выблядков и заявился. Я отвесил ему пинка и пригрозил милицией.
Едва оправившись от пернатой заразы, я стал часто и подолгу задерживаться в туалетной комнате. Нет, я не читал, не наслаждался сигарами через стенку от суеты, не опустился до кроссвордов – я тупо срал. И кажется, нарисовалась язва.
Это был подарок от кота – лямблиоз. Таков был вердикт.
Возбудители с задорным, танцующим названием «лямблии», как нехуй наградили меня гастритом. Остаток жизни, я проведу на таблетках и диете.
Милейший доктор советовал избавиться нахуй от животных в силу моего слабого супротив их организма, но об этом нечего было и думать.
– Как отдать?! Кому?! Родителям?! – жена в отчаянии заламывала руки. – Они же как дети буду тосковать, неужели ты не понимаешь? Ну вспомни Экзюпери наконец!
В глазах слезы, подбородочек дрожит: – Милый, мы вылечим тебя, но не толкай меня на это! – она смотрела на меня такими глазами, что я сам заплакал.
«Чистый ангел!» – упивался я нежностью, готовя субботний ужин при свечах – паровую овсянку и минералку себе, и охуенный острый ростбиф с красным полусладким Юличке.
Да, не забыть принять перед ужином порошки бля!
Когда поутру, зябкий Василий попытался протиснуться в холодильник, чтобы умыкнуть сосиски, я ему помог – распахнул дверку пошире и пнул, призывая не стесняться.
Он пристально взглянул, – чёзанахуйтысерьёзнада? – и весь, целиком, сиганул на полку, – в гости к колбасе, маслу, к рыбе — сёмге. Прикрыл дверку и выставил комфортные голомудому «один по цельсию».
Заткнув уши, чтобы не слышать вопли, я в ужасе кинулся прочь и накрывшись с головою на диване, ждал возвращения Юлечки, – ни жив, ни мертв.
Когда под вечер она вошла с мольбертом, уставшая, я притворился спящим. Она погладила милой ручкой мои волосы, поцеловала в нос и пошла согреться чаем. Пиздец…
«Что я наделал, негодяй!» – отчаяние овладело мною.
Из кухни долетел звон чашек и вдруг, – крик львицы, над распидарашенным шакалами на выкройки детенышем. Стекла, хрусталь, люстры, – всё ответило жалобным стоном.
С трясущимися руками, всхлипывая, я бросился к моей невыразимой любви. Я рыдал в родные колени, уверяя, что не заметил, как эта замшевая падла прошмыгнул внутрь.
Неделю держался траур… Из отчего зоопарка утешили – сказали подкинут че та покрупнее и утеплённей, из Китая вроде – какая-то Мей Кун бля. Ахуеть…
Юличка пиздато ожила, а я от таких вестей занемог всей измученной требухой.
Недомогание терзало меня дней пять, точнее не помню. Я отлеживался, надеясь подняться на ноги без помощи медицины. Заебало!
Тем утром было плохо, томно и душно. Ноги руки сводило судорогой, и казалось я Буратино и скоро явится моя Шушара и мне пизда. Решил непременно прогуляться, размяться, едва станет полегче.
Убегая в институт, Юлечка укутала меня, оставила на тумбочке бутыль минералки и сказала Дику так:
«Миленький Дик! – сказал она. – Папочке нездоровится, будь хорошим мальчиком. Веди себя тихо и не просись гулять!» – и погрозила божественным пальчиком.
О, святая простота, золотое мое сердечко! Ну почему ты не осталась тогда со мною!
Дверь захлопнулась, я провалился в тяжелый сон. Проснулся от того, что мое лицо сосали целиком. Это псина просилась гулять. С отвращением оттолкнул гадину. Она тут же принялась чавкать бессильно свесившейся с кровати рукой.
Я заплакал: «Родная, милая моя, зачем ты обрекла меня на эти муки. Я умираю сука....»
Все тело ломило, в глазах плавали и лопались разноцветные шары. Осушив бутылку щекочущей воды, я твердо решил, – выгулять гадину и по возвращении вызвать врача.
Когда мы доползли до озера, где обыкновенно гуляли, я подозвал мальчика-рыбака, тощего и жилистого как кузнечик, вручил ему сто рублей и любимую палку глупца Дика.
– Сынок, – сказал я, – вот еще сто рублей, и закинь эту палку на другой берег. Идет?
– Без проблем! – ответил тот и хуйнул на двести один рубль.
Собака бросилась в воду, я к дому. Мы стремительно расходились в противоположных направлениях.
Когда я взбежал на крыльцо, эта гадина, перемазанная как черт, положила у моих ног палку и вывесила победный флажок розового языка.
Мы поднялись в квартиру, я прошел в гостиную, лег на кушетку и впал в беспамятство.
Очнулся уже в белой палате. У изголовья Юлечка: «Лептоспироз… Откуда?! Ты не пил сырой воды, милый?»
Тут же был доктор. Он поджал губы и процедил: «Я же говорил, нужно пристре…долой животных!»
– Нельзя! Мы же не бросаем детей! Мы отвечаем за тех, кого приручили. Верно? – жена очень ободряюще улыбалась мне.
– Да! – ответил я весело, – мне уже было похуй, – я обрел дзен. Подумал: «Святая женщина! Если она так любит собак, то как любит меня! Буду терпеть».
В день моего рождения жена увозила меня домой. Я ехал умирать, – так мне казалось. Звериные хвори уже не отступят от меня, а Юлечка от своих идеалов. Кто-то победит?
Дома она усадила меня на диван, укутала и стала кормить кашей, – сюсюкать. Я был почти счастлив. Только собака не давала покоя.
– Юлечка, а где Дик? У родителей?
– Ну, еще ложечку, сладкий мой!
– Юля…
– Разумеется нет! Он там соскучится и будет плакать.
– И?
Она отставила тарелку и убежала хихикая: – Милый, не хотела раньше вечера с подарком, но раз уж так!
Вручила мне бархатную коробочку. Внутри чудесные запонки с камушками.
– Это бриллианты! Милый, я люблю тебя!
Мы поцеловались.
– Ну что же ты не спросишь, где Дик?
– А я спрашиваю.
– Да вот же он! Вот! – она совала мне под нос запонки.
Видя мое замешательство, Юля затараторила:
– О, это чудо, дорогой! Я такая умница! Убила двух зайцев, тьфу, тьфу, тьфу! И тебя спасла от хворей и Дика не предала! Это бриллианты из праха животных! Представляешь?! Последняя мода. Дик здесь, с нами, только такой маленький — маленький! Правда, чудесно?
– Ты убила собаку? – только и мог я вымолвить.
– Ну что ты! Всего-то, – усыпили и сожгли.
Я боюсь своей жены. Слова ее папаши засели в мозгу: «Что бы не случилось, – не бросит…»
Я проклял день, когда помешал милейшим воронам сожрать птенца!
Алексей Болдырев
Птенец мне допи«ды, просто хотелось поближе разузнать, чем перебиваются в парке стаи голодного воронья.
Я присел возле розовой сопли, «икающей» студенистым тельцем и переваливающей голову – точь — в — точь моя бабка, когда нарежется и дремлет в каталке.
Едва я собрался уйти и дать воронам подкрепиться, как услышал за спиной серебряный голосок, который скользнул под рубашку, пробежал по хребту, оставив россыпь мурашек.
– Оо, беедненький, какой хорошенький!
Я с удивлением обернулся, и… обалдел! За моей спиной, разглядывал ублюдка ангел. Он заправил за прелестные уши русые пряди и преклонил в траву розовые коленки. Синие глаза заволоклись влагой, алые губы подрагивали, – вот-вот разрыдается.
Пиздец! Словно в траве не эякулят утыканный перьями, а умирающий рыцарь, принц ее грез.
– Он умрет. Вороны его съедят. Вы видели, где гнездо? – всхлипнул ангел.
– Да вон оно… – я указал на развилку дубовой ветви, где прилепилась травяная нашлепка, где и проживал товарищ квазимода.
– Его надо непременно вернуть!
Ну и хули оставалось? Я молча посадил каку в нагрудный карман и полез на высоту десяти метров.
Прохожие тыкали в меня пальцем и крутили у виска, а охуевшие белки взирали с соседних деревьев, опасаясь за запас желудей и половую неприкосновенность.
Я панически боюсь высоты, но разве я мог обмануть эти глаза. Ангел смотрел снизу, молитвенно сцепив ладошки. С трясущимися поджилками я соскочил на землю и представился.
Ее звали Юлечка! Представляете?! Она боготворила животных и писала эти…итюды, во.
Опасаясь, что ушлепок опять вывернется нам под ноги, я тут же предложил прогуляться.
– Нет — нет, что вы! Я не могу.
Крепко же я огорчился: «Черт! Стоило так рисковать!», но сдержался: – Почему же?
– Вдруг опять упадет! Надо посторожить немного. Я буду рада, если и вы согласитесь.
Я возликовал.
Когда стемнело и ёбаные вороны угомонились, я посадил Юлечку в автобус, помахал рукой и хуйнул в ближайшие кусты! – пять часов хороводов возле дуба, шутка ли!
– Так вот, Владимир, – папаша моей нареченной отставил чашку, – дочь исключительно тонкое создание, нежное и преданное. Вы видели, как она любит животных?
Мамаша благосклонно помалкивала, прихлебывая травяной чай.
Дом и вправду кишел как сказочный теремок набитый ёбаными зверушками всех мастей. Даже глухая бабка торчала от своих певчих кенаров, приложив рожок к клетке.
Я кивал, а сердце сладко ныло: «Да разводи вы хоть гремучих ебучих змей и шипящих тараканов, я не отступлюсь!»
– Она нипочем не расстанется с питомцами. – уверенно продолжил он, пристукивая ладонью по дубовому подлокотнику. – Уж я-то свою дочь знаю как облупленную. И если у вас всё слажено, советую сто раз подумать, готовы ли разделить?
Мамашина рука с чашкой дрогнула и замерла.
Я неебацца соскреб всю патоку и елей с сусек души, и пустил с языка и глаз:
– Дорогой Павел Петрович, Мария Францевна, – проникновенно начал я, – разве не упоминал я, что со второго класса состоял секретарем кружка юннатов? Составил тыщи гербариев, вскормил сотню котят, а на каникулах, доил коров в деревне!
– Вот как?
– Да. Вот этими самыми руками дергал сиськ…, то есть сос…, то есть… – я в ужасе запнулся.
Мамаша в замешательстве звякнула чашкой о блюдце и поспешила на помощь: – Вымя, ты хотел…
– Ну разумеется! – воскликнул я, истово прижимая кулаки к груди. – Вымытыми руками! А как же иначе!
Папаша с мамашей переглянулись, но тот хер немедля закруглил:
– Достаточно! – воскликнул он, – Я верю, дорогой вы наш! Берите же сокровище! Юлечка будет преданной женой! Что бы не случилось, – не бросит! Она и с черепахой не расстанется, что уж про мужа-то говорить.
Мамаша утирала глазки.
Так, Юлечка переехала в мой дом, а вместе с ней: два попугая, голый кот и собака. Пожитков у этой троицы оказалось неожиданно дохуя. У меня стока не наберется.
Птицееда зажилил брательник, а террариум моей девочке не отдали, по причине «скоро гадюкам ложить яйца, не будем их беспокоить. Заберешь позже, деточка…». Юличка утерла слезку, – я испытал смешанные чувства.
Вот и дома! Счастлив, – невыразимо! И хотя всегда питал отвращение к любой живности, с распростертыми объятьями принял эту шайку.
В первую нашу ночь, я засыпал в волшебном настроении.
Ну и пусть попугаи оглушительно бранятся на кухне, пусть собака щелкает зубами блох и поминутно скулит у кровати, а кот свернулся в головах и нервически обмахивает мое счастливое ебало хвостом – сердится сука, словно я трахнул его Мурку. Я люблю вас звери! Боже, за что мне такое счастье?!
Тут я вспомнил птенца и возблагодарил его что есть сил: «Милая птичка, будь счастлива, нарожай деток! Выкинь их нахуй из гнезда, – пусть все люди перезнакомятся и переженятся!»
Проснувшись разбитым, с ртом полным шерсти, я взглянул на часы: «Проспал!» Кинулся из супружеского ложа и вместо тапок встал на что-то мягкое и теплое, как кошма.
Раздался адский вой, клацнули на лодыжке зубы. Печалиться было некогда, прихрамывая ёбнул из спальни: «Кофе! Срочно!»
Влетев на кухню, я поскользнулся в каше из разбухшего пшена и помета, и падая, лягнул стол.
С охуенным перезвоном полетели в небытие ваза с цветами, фамильная конфетница, кальян и целиком, пиздатейший чайный сервиз и пара бутылок «моёт». Попугаи восторженно верещали.
По батарее принялись колотить соседи.
«Ёбаное зверье! Но, Юлечка же, любовь моя! Похуй, – мелочи…» – стонал я, бинтуя компостированную лодыжку, отдающую нихуевым шампанским.
После такого коллапса, изжеванный псиной ботинок был сущим пустяком, – хуй с ним, что нога провздевается не очень, зато это другая нога – не кусаная.
Провожая, жена сонно улыбалась: – Не надо сорок уколов, он домашний! Но все же зайди к врачу, пусть сделают от столбняка. Я люблю тебя, милый!
Через пару дней почувствовал себя неважно. Анализы, больничные очереди, диагноз – орнитоз. Гнусные попугаи нарочно заразили меня, я был уверен. С осложнением на легкие я промучился без малого месяц.
Юлечка, мой нежный цветок, журила птах и запрещала разбрасывать помет и зерно. Они не вкурили. И вот однажды, одурманенный чашкой кофе с птичьими какашками, я оставил клетку открытой.
Боже, какие муки мы пережили! Каждый столб в округе украсился объявлением о пропаже долбаебов «Поп» и «Угай» с обещанием награды. Сколько слез было пролито: «Они же, как дети. Кто их накормит, защитит кто?!»
Вознаграждение было таким весомым, что один юный пидарас, купил в счет прибыли пару выблядков и заявился. Я отвесил ему пинка и пригрозил милицией.
Едва оправившись от пернатой заразы, я стал часто и подолгу задерживаться в туалетной комнате. Нет, я не читал, не наслаждался сигарами через стенку от суеты, не опустился до кроссвордов – я тупо срал. И кажется, нарисовалась язва.
Это был подарок от кота – лямблиоз. Таков был вердикт.
Возбудители с задорным, танцующим названием «лямблии», как нехуй наградили меня гастритом. Остаток жизни, я проведу на таблетках и диете.
Милейший доктор советовал избавиться нахуй от животных в силу моего слабого супротив их организма, но об этом нечего было и думать.
– Как отдать?! Кому?! Родителям?! – жена в отчаянии заламывала руки. – Они же как дети буду тосковать, неужели ты не понимаешь? Ну вспомни Экзюпери наконец!
В глазах слезы, подбородочек дрожит: – Милый, мы вылечим тебя, но не толкай меня на это! – она смотрела на меня такими глазами, что я сам заплакал.
«Чистый ангел!» – упивался я нежностью, готовя субботний ужин при свечах – паровую овсянку и минералку себе, и охуенный острый ростбиф с красным полусладким Юличке.
Да, не забыть принять перед ужином порошки бля!
Когда поутру, зябкий Василий попытался протиснуться в холодильник, чтобы умыкнуть сосиски, я ему помог – распахнул дверку пошире и пнул, призывая не стесняться.
Он пристально взглянул, – чёзанахуйтысерьёзнада? – и весь, целиком, сиганул на полку, – в гости к колбасе, маслу, к рыбе — сёмге. Прикрыл дверку и выставил комфортные голомудому «один по цельсию».
Заткнув уши, чтобы не слышать вопли, я в ужасе кинулся прочь и накрывшись с головою на диване, ждал возвращения Юлечки, – ни жив, ни мертв.
Когда под вечер она вошла с мольбертом, уставшая, я притворился спящим. Она погладила милой ручкой мои волосы, поцеловала в нос и пошла согреться чаем. Пиздец…
«Что я наделал, негодяй!» – отчаяние овладело мною.
Из кухни долетел звон чашек и вдруг, – крик львицы, над распидарашенным шакалами на выкройки детенышем. Стекла, хрусталь, люстры, – всё ответило жалобным стоном.
С трясущимися руками, всхлипывая, я бросился к моей невыразимой любви. Я рыдал в родные колени, уверяя, что не заметил, как эта замшевая падла прошмыгнул внутрь.
Неделю держался траур… Из отчего зоопарка утешили – сказали подкинут че та покрупнее и утеплённей, из Китая вроде – какая-то Мей Кун бля. Ахуеть…
Юличка пиздато ожила, а я от таких вестей занемог всей измученной требухой.
Недомогание терзало меня дней пять, точнее не помню. Я отлеживался, надеясь подняться на ноги без помощи медицины. Заебало!
Тем утром было плохо, томно и душно. Ноги руки сводило судорогой, и казалось я Буратино и скоро явится моя Шушара и мне пизда. Решил непременно прогуляться, размяться, едва станет полегче.
Убегая в институт, Юлечка укутала меня, оставила на тумбочке бутыль минералки и сказала Дику так:
«Миленький Дик! – сказал она. – Папочке нездоровится, будь хорошим мальчиком. Веди себя тихо и не просись гулять!» – и погрозила божественным пальчиком.
О, святая простота, золотое мое сердечко! Ну почему ты не осталась тогда со мною!
Дверь захлопнулась, я провалился в тяжелый сон. Проснулся от того, что мое лицо сосали целиком. Это псина просилась гулять. С отвращением оттолкнул гадину. Она тут же принялась чавкать бессильно свесившейся с кровати рукой.
Я заплакал: «Родная, милая моя, зачем ты обрекла меня на эти муки. Я умираю сука....»
Все тело ломило, в глазах плавали и лопались разноцветные шары. Осушив бутылку щекочущей воды, я твердо решил, – выгулять гадину и по возвращении вызвать врача.
Когда мы доползли до озера, где обыкновенно гуляли, я подозвал мальчика-рыбака, тощего и жилистого как кузнечик, вручил ему сто рублей и любимую палку глупца Дика.
– Сынок, – сказал я, – вот еще сто рублей, и закинь эту палку на другой берег. Идет?
– Без проблем! – ответил тот и хуйнул на двести один рубль.
Собака бросилась в воду, я к дому. Мы стремительно расходились в противоположных направлениях.
Когда я взбежал на крыльцо, эта гадина, перемазанная как черт, положила у моих ног палку и вывесила победный флажок розового языка.
Мы поднялись в квартиру, я прошел в гостиную, лег на кушетку и впал в беспамятство.
Очнулся уже в белой палате. У изголовья Юлечка: «Лептоспироз… Откуда?! Ты не пил сырой воды, милый?»
Тут же был доктор. Он поджал губы и процедил: «Я же говорил, нужно пристре…долой животных!»
– Нельзя! Мы же не бросаем детей! Мы отвечаем за тех, кого приручили. Верно? – жена очень ободряюще улыбалась мне.
– Да! – ответил я весело, – мне уже было похуй, – я обрел дзен. Подумал: «Святая женщина! Если она так любит собак, то как любит меня! Буду терпеть».
В день моего рождения жена увозила меня домой. Я ехал умирать, – так мне казалось. Звериные хвори уже не отступят от меня, а Юлечка от своих идеалов. Кто-то победит?
Дома она усадила меня на диван, укутала и стала кормить кашей, – сюсюкать. Я был почти счастлив. Только собака не давала покоя.
– Юлечка, а где Дик? У родителей?
– Ну, еще ложечку, сладкий мой!
– Юля…
– Разумеется нет! Он там соскучится и будет плакать.
– И?
Она отставила тарелку и убежала хихикая: – Милый, не хотела раньше вечера с подарком, но раз уж так!
Вручила мне бархатную коробочку. Внутри чудесные запонки с камушками.
– Это бриллианты! Милый, я люблю тебя!
Мы поцеловались.
– Ну что же ты не спросишь, где Дик?
– А я спрашиваю.
– Да вот же он! Вот! – она совала мне под нос запонки.
Видя мое замешательство, Юля затараторила:
– О, это чудо, дорогой! Я такая умница! Убила двух зайцев, тьфу, тьфу, тьфу! И тебя спасла от хворей и Дика не предала! Это бриллианты из праха животных! Представляешь?! Последняя мода. Дик здесь, с нами, только такой маленький — маленький! Правда, чудесно?
– Ты убила собаку? – только и мог я вымолвить.
– Ну что ты! Всего-то, – усыпили и сожгли.
Я боюсь своей жены. Слова ее папаши засели в мозгу: «Что бы не случилось, – не бросит…»
Я проклял день, когда помешал милейшим воронам сожрать птенца!
Алексей Болдырев
