Хулиганы Петербурга
Слово «хулиган» появляется в 1890-е годы. До этого уличных безобразников в Петербурге именовали башибузуками, по названию турецких иррегулярных частей, знаменитых своими зверствами на Балканах. Позже появляется французское словцо «апаш». Ни один из номеров «Петербургского листка» не обходился без рубрики «Проделки апашей». Термин «апаш», однако, не прижился.
В обиход вошел англосаксонский аналог — хулиган. Хулиганство — преступление, не имеющее цели: оскорбление, избиение или убийство, чаще всего — совершенно незнакомого человека. Сам термин к тому времени еще нов и моден. Он импортирован из викторианской Англии, где печальную славу приобрели злодейства неких братьев Hooligan. Хотя, есть и другие версии.
Основной контингент хулиганов — молодые люди, не обремененные ежедневной работой, как бы сказали сейчас, «до армии», к которым примыкали ремесленники и ремесленные ученики-изгои. Но большинство составляли именно фабричные — ремесленные ученики были повязаны артельной дисциплиной, а детство проводили с матерями в деревне. Заводилами были ребята городские, родившиеся в Петербурге. Участие в банде — способ самореализации молодежи в обществе, которому нет до нее дела и в котором нет ей места. Банда давала подростку защиту, чувство принадлежности к некой общности, возможность заявить о себе брутальным образом.
Заломанные фуражки-московки, красные фуфайки, брюки, заправленные в высокие сапоги с подбором, папироски, свисающие с нижней губы, наглый вид. Внимательнейшее отношение к внешности — челочка в виде свиного хвостика спадает на лоб, при себе всегда расческа и зеркальце. В кармане — финский нож и гиря, заменяющая кастет. Цвет кашне указывает на принадлежность к той или иной банде. Все давало понять многоопытным петербуржцам — перед ними сборище хулиганов, лучше держаться подальше.
Питерские тинейджеры сбивались в молодежные преступные группировки, контролировавшие целые районы. Самыми старыми и известными из них были «роща» и «гайда». Чуть позже появились «колтовские». Все эти банды возникли на Петербургской стороне — районе, где в 1900-е годы шло непрерывное строительство и деревянная застройка соседствовала с фешенебельными шестиэтажными доходными домами, заселявшимися тогдашним средним классом.
Первое употребление термина «хулиган» в России зафиксировано в 1892 году. Это слово фигурировало в приказе петербургского градоначальника фон Валя, который требовал принять меры против разбушевавшихся в городе нарушителей общественного порядка. В имперском уголовном кодексе такого преступления, как хулиганство, не существовало, а возникло оно уже при коммунистах, когда размах этого явления стал огромен.
Население Петербургской стороны быстро менялось — в деревянных домиках с мезонинами доживали свое семейства мелких чиновников, торговцев с Ситного рынка. Ближе к Невкам селились рабочие с местных фабрик и заводов — Дюфлона, Семенова, Тюдора. Жилые массивы переходили в рощи, капустные поля, заброшенные сады бывших роскошных дач.
Наконец, необычайные возможности для потайной жизни давали Петровский и Александровский парки. В этом последнем располагался Народный дом с его дешевой антрепризой и аттракционами.
Рощинские и гайдовские чувствовали себя хозяевами на Большом проспекте Петербургской стороны и прилегающих к нему улочках. Они жестоко расправлялись со сверстниками-чужаками, случайно забредавшими в чужую часть города. Заметив идущих девушек, хулиган бросался с разбега между ними и хрюкал по-свинячьи или мяукал по-кошачьи.
Зимой они буквально сбивали прохожих снежками. Взрослые буяны и подростки приставали к проходящим, особенно к дамам, вырывали ленточки из кос гимназисток, чтобы дарить их потом своим возлюбленным. Ночью по Большому ходить не решался никто — хулиганы могли безнаказанно избить, ограбить, надругаться. А стоило городовому сделать хотя бы шаг по направлению к рощинцу или гайдовцу, они мгновенно улетучивались через проходные дворы.
Вскоре хулиганские банды появились и в других районах города. Рощинцы и гайдовцы роптали: новички, говоря нынешним языком, совершенно «отмороженные», живут не по понятиям. Согласно обычаям, ножи и гири они применяли только в стычках с соперничающими группировками, не промышляли сутенерством, а вот те, кто пришел им на смену, были горазды на любое беспричинное преступление и использовали своих возлюбленных как товар.
По словам обозревателя «Петербургского листка», местность у Нарвских ворот стала излюбленным местом сборищ хулиганов. В праздничные дни невозможно пройти по Нарвскому проспекту, Сутугиной улице и Старо-Петергофскому проспекту. 6 сентября дочь местного домовладельца, ученица гимназии, пошла купить тетради.
Вдруг около трактира «Стрельна» к ней пристала толпа подростков. Хулиганы окружили девочку, вытащили ленты из ее косы и выдрали добрый пук волос. На другой день то же самое произошло с ученицей школы Ковеневой. По собранным справкам оказывается, что похищенные ленточки хулиганы презентуют своим дамам сердца.
Действительно, после 1905 года хулиганство охватило весь Петербург. Излюбленными местами для прогулок хулиганов считались Вознесенский проспект, Садовая за Сенным рынком, Фонтанка, Шлиссельбургский проспект, район Нарвских ворот, Пески, Лиговка и особенно Холмуши — район нынешнего клуба «Грибоедов».
На Васильевском острове издавна противостояли друг другу молодые люди с Голодая («железноводские») и собственно «васинские». Смоленка считалась границей зон влияния, и переходить ее не рекомендовалось. Железноводские, возглавляемые Васькой Черным, резали васинских, как только те оказывались на их территории — севернее Малого проспекта Васильевского острова. Самим же железноводским было смертельно опасно заходить в Соловьевский садик, где собирались васинские во главе с Колькой Ногой.
Между хулиганами существовало соглашение, согласно которому Александровский парк вокруг Народного дома императора Николая II был своего рода нейтральной территорией. Здесь можно было бить и резать гуляющих, приставать к девицам, привлеченным в Народный дом танцами, кинематографом и дешевыми представлениями, но друг с другом сражаться было не принято. Украденное продавали скупщикам, а деньги пропивали с девицами в гостинице «Россия» на углу Большого и Шамшевой.
9 сентября 1910 года у Народного дома было, как всегда, много народа. Среди них были и двое рядовых команды Военной электротехнической школы Волков и Блоцкий. Девятнадцатилетний Казаков, участник банды железноводских, вожак банды по кличке Васька Черный, в толкучке залез Волкову в карман. Это заметил второй солдат, Блоцкий и, сказав товарищу: «Внимание налево», схватил Ваську Черного за руку. Тогда другие хулиганы начали кричать: «Товарищи, Ваську Черного солдат схватил. Надо выручать». Семнадцатилетний Аксенов достал кинжал и ударил Волкова в шею, перерезав ему сонную артерию.
Хотя жертвами хулиганов и прежде становились невинные люди, как правило, они убивали себе подобных. Убийство солдата всколыхнуло Петербург. Началась облава на хулиганов по всей столице. В полицейских обходах пригородов и трущоб принимали участие собаки из полицейского питомника. Собаки обшаривали нежилые помещения, дачи, стога сена и другие места, где имели обыкновение скрываться столичные апаши. Удалось арестовать несколько чрезвычайно опасных хулиганов и воров. Задержаны были и вожаки железноводских.
26 ноября убийц судили. По делу шли четверо подсудимых: старшему 19, младшему 17. Выяснилось, что, узнав о гибели Волкова из газет, Аксенов сказал приятелям: «Убил — ну и ладно». Аксенова приговорили к повешению, остальные получили разные сроки каторги. Васька Черный отбыл свои полтора года каторги, вернулся в Петербург, чтобы быть зарезанным васинскими 5 августа 1912 года.
О серьезности угрозы со стороны хулиганов свидетельствует и проведенное в 1914 году собрание российской группы Международного союза криминалистов, на котором рассматривалась возможность внесения в уголовное законодательство таких понятий, как «хулиганство», «озорство» и «пакостничество». Камнем преткновения для маститых правоведов тогда стало отсутствие мотива в преступлениях, совершаемых молодежными бандами. Было решено разработать закон, предусматривавший уголовную ответственность за хулиганство, но планам этим помешала начавшаяся Первая мировая война.
Из монографии историка, писателя и петербургского краеведа Льва Лурье «Соседский капитализм»
В обиход вошел англосаксонский аналог — хулиган. Хулиганство — преступление, не имеющее цели: оскорбление, избиение или убийство, чаще всего — совершенно незнакомого человека. Сам термин к тому времени еще нов и моден. Он импортирован из викторианской Англии, где печальную славу приобрели злодейства неких братьев Hooligan. Хотя, есть и другие версии.
Основной контингент хулиганов — молодые люди, не обремененные ежедневной работой, как бы сказали сейчас, «до армии», к которым примыкали ремесленники и ремесленные ученики-изгои. Но большинство составляли именно фабричные — ремесленные ученики были повязаны артельной дисциплиной, а детство проводили с матерями в деревне. Заводилами были ребята городские, родившиеся в Петербурге. Участие в банде — способ самореализации молодежи в обществе, которому нет до нее дела и в котором нет ей места. Банда давала подростку защиту, чувство принадлежности к некой общности, возможность заявить о себе брутальным образом.
Заломанные фуражки-московки, красные фуфайки, брюки, заправленные в высокие сапоги с подбором, папироски, свисающие с нижней губы, наглый вид. Внимательнейшее отношение к внешности — челочка в виде свиного хвостика спадает на лоб, при себе всегда расческа и зеркальце. В кармане — финский нож и гиря, заменяющая кастет. Цвет кашне указывает на принадлежность к той или иной банде. Все давало понять многоопытным петербуржцам — перед ними сборище хулиганов, лучше держаться подальше.
Питерские тинейджеры сбивались в молодежные преступные группировки, контролировавшие целые районы. Самыми старыми и известными из них были «роща» и «гайда». Чуть позже появились «колтовские». Все эти банды возникли на Петербургской стороне — районе, где в 1900-е годы шло непрерывное строительство и деревянная застройка соседствовала с фешенебельными шестиэтажными доходными домами, заселявшимися тогдашним средним классом.
Первое употребление термина «хулиган» в России зафиксировано в 1892 году. Это слово фигурировало в приказе петербургского градоначальника фон Валя, который требовал принять меры против разбушевавшихся в городе нарушителей общественного порядка. В имперском уголовном кодексе такого преступления, как хулиганство, не существовало, а возникло оно уже при коммунистах, когда размах этого явления стал огромен.
Население Петербургской стороны быстро менялось — в деревянных домиках с мезонинами доживали свое семейства мелких чиновников, торговцев с Ситного рынка. Ближе к Невкам селились рабочие с местных фабрик и заводов — Дюфлона, Семенова, Тюдора. Жилые массивы переходили в рощи, капустные поля, заброшенные сады бывших роскошных дач.
Наконец, необычайные возможности для потайной жизни давали Петровский и Александровский парки. В этом последнем располагался Народный дом с его дешевой антрепризой и аттракционами.
Рощинские и гайдовские чувствовали себя хозяевами на Большом проспекте Петербургской стороны и прилегающих к нему улочках. Они жестоко расправлялись со сверстниками-чужаками, случайно забредавшими в чужую часть города. Заметив идущих девушек, хулиган бросался с разбега между ними и хрюкал по-свинячьи или мяукал по-кошачьи.
Зимой они буквально сбивали прохожих снежками. Взрослые буяны и подростки приставали к проходящим, особенно к дамам, вырывали ленточки из кос гимназисток, чтобы дарить их потом своим возлюбленным. Ночью по Большому ходить не решался никто — хулиганы могли безнаказанно избить, ограбить, надругаться. А стоило городовому сделать хотя бы шаг по направлению к рощинцу или гайдовцу, они мгновенно улетучивались через проходные дворы.
Вскоре хулиганские банды появились и в других районах города. Рощинцы и гайдовцы роптали: новички, говоря нынешним языком, совершенно «отмороженные», живут не по понятиям. Согласно обычаям, ножи и гири они применяли только в стычках с соперничающими группировками, не промышляли сутенерством, а вот те, кто пришел им на смену, были горазды на любое беспричинное преступление и использовали своих возлюбленных как товар.
По словам обозревателя «Петербургского листка», местность у Нарвских ворот стала излюбленным местом сборищ хулиганов. В праздничные дни невозможно пройти по Нарвскому проспекту, Сутугиной улице и Старо-Петергофскому проспекту. 6 сентября дочь местного домовладельца, ученица гимназии, пошла купить тетради.
Вдруг около трактира «Стрельна» к ней пристала толпа подростков. Хулиганы окружили девочку, вытащили ленты из ее косы и выдрали добрый пук волос. На другой день то же самое произошло с ученицей школы Ковеневой. По собранным справкам оказывается, что похищенные ленточки хулиганы презентуют своим дамам сердца.
Действительно, после 1905 года хулиганство охватило весь Петербург. Излюбленными местами для прогулок хулиганов считались Вознесенский проспект, Садовая за Сенным рынком, Фонтанка, Шлиссельбургский проспект, район Нарвских ворот, Пески, Лиговка и особенно Холмуши — район нынешнего клуба «Грибоедов».
На Васильевском острове издавна противостояли друг другу молодые люди с Голодая («железноводские») и собственно «васинские». Смоленка считалась границей зон влияния, и переходить ее не рекомендовалось. Железноводские, возглавляемые Васькой Черным, резали васинских, как только те оказывались на их территории — севернее Малого проспекта Васильевского острова. Самим же железноводским было смертельно опасно заходить в Соловьевский садик, где собирались васинские во главе с Колькой Ногой.
Между хулиганами существовало соглашение, согласно которому Александровский парк вокруг Народного дома императора Николая II был своего рода нейтральной территорией. Здесь можно было бить и резать гуляющих, приставать к девицам, привлеченным в Народный дом танцами, кинематографом и дешевыми представлениями, но друг с другом сражаться было не принято. Украденное продавали скупщикам, а деньги пропивали с девицами в гостинице «Россия» на углу Большого и Шамшевой.
9 сентября 1910 года у Народного дома было, как всегда, много народа. Среди них были и двое рядовых команды Военной электротехнической школы Волков и Блоцкий. Девятнадцатилетний Казаков, участник банды железноводских, вожак банды по кличке Васька Черный, в толкучке залез Волкову в карман. Это заметил второй солдат, Блоцкий и, сказав товарищу: «Внимание налево», схватил Ваську Черного за руку. Тогда другие хулиганы начали кричать: «Товарищи, Ваську Черного солдат схватил. Надо выручать». Семнадцатилетний Аксенов достал кинжал и ударил Волкова в шею, перерезав ему сонную артерию.
Хотя жертвами хулиганов и прежде становились невинные люди, как правило, они убивали себе подобных. Убийство солдата всколыхнуло Петербург. Началась облава на хулиганов по всей столице. В полицейских обходах пригородов и трущоб принимали участие собаки из полицейского питомника. Собаки обшаривали нежилые помещения, дачи, стога сена и другие места, где имели обыкновение скрываться столичные апаши. Удалось арестовать несколько чрезвычайно опасных хулиганов и воров. Задержаны были и вожаки железноводских.
26 ноября убийц судили. По делу шли четверо подсудимых: старшему 19, младшему 17. Выяснилось, что, узнав о гибели Волкова из газет, Аксенов сказал приятелям: «Убил — ну и ладно». Аксенова приговорили к повешению, остальные получили разные сроки каторги. Васька Черный отбыл свои полтора года каторги, вернулся в Петербург, чтобы быть зарезанным васинскими 5 августа 1912 года.
О серьезности угрозы со стороны хулиганов свидетельствует и проведенное в 1914 году собрание российской группы Международного союза криминалистов, на котором рассматривалась возможность внесения в уголовное законодательство таких понятий, как «хулиганство», «озорство» и «пакостничество». Камнем преткновения для маститых правоведов тогда стало отсутствие мотива в преступлениях, совершаемых молодежными бандами. Было решено разработать закон, предусматривавший уголовную ответственность за хулиганство, но планам этим помешала начавшаяся Первая мировая война.
Из монографии историка, писателя и петербургского краеведа Льва Лурье «Соседский капитализм»
4 комментария
Есть у меня недостаток — по паспорту родился я в Москве, прямо на Красной площади. В 1943 году там гостиница была, а мама работала начальником эвакуационного госпиталя. Отец, как враг народа получивший пятнашку, искупал ее в тылу у немцев. Они склад какой-то рванули, и ему глаз выбило да пятку оторвало, он 92 дня в лесу скрывался, выжил и вот осенью 1942-го его на лечение отпустили к матери.
После войны нравы были построже, чем в 90-х. В пятых классах шестнадцатилетние сидели. Где им учиться было1 И сыновья полков с медалями, и прошедшие детские колонии. Они все воевали, так или иначе. А это значит, научились убивать. В ближнем бою с ними никакие «тамбовские» или «малышевские» и пяти минут бы не продержались.
За драки и говорить не нужно. В барах в 80-е, по сравнению с послевоенными годами, не били, а похлопывали. На углу 8-й линии и набережной Шмидта разливуха расчудесная была. Там калеки-фронтовики — не суйся не зная. На углу Среднего и 1-й линии разливуха с блатными — и зная, не суйся. Самая шпанистая — 19-я линия — возле Василеостровского УВД. К Гавани дальше — водочный завод Дерябкина, роща акаций, училище подплава. Все это надо было миновать челночным бегом — шпана, мореходы всех дубасили. А в конце Дунькин тупик — обветшалый доходный дом на углу Кожевенной и Косой. Там и днем без ножа трудно было. Строго по ушам отхлестать могли. За что? А чтоб знал.
Улицей Нахимова все и заканчивалось, а дальше остров Голодай, а там совхоз с китайцами, теми, кто еще в двадцатые годы вместе с латышскими стрелками советскую власть ставил. Туда на лодочные станции мы гоняли с девками.
Посредине Среднего — между 15-й и 16-й линиями — яблоневый сад. Там Зяма с бородой, как у Льва Толстого, пиво продавал весь день. Хочешь, и ночью накроет с рюмочкой. У его жены Доры все в парикмахерской стриглись. Их блатные потом зарезали, искали, что они в блокаду насобирали.
Поэтому торгаши особенно достаток не показывали. Директор пивбаров «Петрополя» и «Бочонка» тов. Маразасов, вроде так его фамилия была, 30 лет в одних штанах проходил. Зато умер своей смертью.
На танцы в Мраморный зал ДК Кирова собиралось под 500 человек. Шпана на цепях, только не вокруг шей, а с велосипедными за пазухой. Дрались прямо перед входом, за ДК ведь тогда болото было сплошное. А рядом, кстати, то известное Смоленское поле, где казнили революционеров в XIX веке. Били так, что нынешние омоновцы в обморок упали бы.
Жах — и на пару месяцев борозда на лопатках. Я раз из-за будущего композитора Коравайчука чуть не сел.
Он странный. Приходил на танцы с фотоаппаратом, девок исподтишка щелкал. Вот я ему шею английским ключом и распорол. А у него в доме на 15-й еще и Барышников жил, прибитый, в вязанной шапочке ходил — мы его на танцы звали, а он скромничал.
Верховодили шпаной блатные, те, кто с войны пришел, но встал на старые рельсы,— у них по руке, по ноге нет, ордена, а они, видно, в детстве не наигрались. Днем с пацанами кашеварят, вечерами краденое толкают.
Блатные хороводили в кабаках «Полтава», «Лондон», «Шанхай». К 60-м они уже отставали в развитии. Сгорели, как мой кореш Жорка Захар. Мы с ним в ЦПКиО гоняться на коньках ездили. Тогда там все аллеи, все лужайки заливали в сплошной лед. Я догоняю кого-нибудь — шапку сбиваю, а Жорка подбирает.
Каждое 5 мая на деревянном Тучковом мосту драки с петроградскими — 200 на 200. Без стрельбы, но порезать могли запросто. Мусора не лезли. Один раз, правда, в начале 50-х сунулись разогнать традицию, а мы даже их лошадям зубы выбили.
Милиционеры на конях с ППШ наперевес ночами патрулировали. И пересвистывались, потому что, если свисток слышен, значит, жив.
Оружия было много, но в цене особенное — для маленьких рук. Из ТТ пацан и в корову не попадет, так что искали дефицитные браунинги. А остального сколько хочешь. У меня в сарае на 16-й линии миномет стоял. Пацаны наганы в пристенок проигрывали. Мы в войну ходили играть на Лютеранское кладбище. Могилы с немецкими фамилиями у нас там за фашистов шли. Так что все, что там отбито, это нами из пистолетов и пулеметов отбито. Там малины много росло, в склепах нищие жили. В кинофильме «Брат», где они в склепе сидят, показали крохи от прошлого.
В середине 50-х умыкнули мы с Крестовского острова хорошую медь — срезали с яхты ночью киль и сдали на Донской переулок в утильсырье. Нас кинули — просто не заплатили. Так мы взяли артиллерийский порох — длинный такой, макаронами назывался, кусок мыла — динамит, привязали РГП — ручную гранату противопехотную, к ней лесочку подлинней и рванули ночью. Так жахнуло, что отчетность товароведа до Среднего проспекта разлетелась.
Никто языком не сболтнул. Мне мать всегда твердила: «Тебя спрашивают, а ты молчи». Я потом при задержаниях на допросах спать научился. Нас обучала не только улица. В нашем доме жил Циммерман — царский офицер. Он еще с Буденным до Варшавы дошел. Он все сидел на балконе, подперев подбородок клюкой. Все говорил: «Только в войну и отдохнул, когда выпустили из лагеря». Много знал, красиво говорил. Тетка моя выпьет «Стрелецкую», беломорину в зубы, на груди два ордена Красной Звезды и учит: «Дружинники вас лупят, потому что им бабы не дают».
Поэтому за стук могли порезать запросто. Это вам не бандитские посиделки. Время было и подлое — воронки по ночам людей собирали. Время было и доброе — если кто пироги во дворе печет, то всем по кусочку достанется.
Потом в центре время началось удобное.
А в 80-е пришли быки, и вскоре кончилось Ленинградское время.
Я в 1982 в Нарве на мосту Дружбы с Ивангородцами бился. Там примерно 100 на 100 влезло.
Ментовский бобик приехал, его подняли и скинули с моста с ментами внутри.
Потом ВВ облаву делали по обоим городам.
А теперь только дрочеры остались.
А гопота на солях торчит. Никаких идей, никаких лозунгов.
А вот в Ульяновске, откуда у меня жена — там был пиздец еще в нулевых. И говорят, ничего толком не изменилось.
Вставка изображения
Оставить комментарий