Моё первое знакомство с тем, как создаются некоторые шедевры «военной литературы», произошло летом 1995 года. Я тогда собирался ехать в Петергоф, в СПб. ВОКУ им. С. М. Кирова. – на офицера учиться.




Получилось это как-то само собой практически.

Я только что вернулся из отпуска после госпиталя, где оказался по вполне уважительной причине: полное нежелание организма нормально функционировать. На первой чеченской я заработал ножевое ранение в правую голень и контузию. Ну а в довесок ещё и гепатит. Пока был на войне, вроде всё было нормально, а как приехали – тут же стал хромать, в ушах шум, сам весь сделался унылого жёлтого цвета, в общем, морпех хоть куда. Видимо, организм расслабился после стресса и тут же потребовал немедленного медицинского вмешательства.

Я к тому моменту уже был сержантом-контрактником, и питались мы в офицерской столовой, но во вторую смену, после офицеров. И вот как-то раз вышло, что мой комбат, начштаба и замполит пропустили своё время и обедали с нами. Зашёл разговор о том, кто планирует увольняться и что будет делать на гражданке.

Комбат вдруг повернулся ко мне.

— Новиков, а вот ты куда?

У меня само собой как-то выскочило:

— В бандиты.

— Вот сволочь! – это уже замполит голос подал, он на мне давно крест поставил.

Комбат заинтересовался.

— Ну а почему в бандиты? Обоснуй.

— А что? Малиновый пиджак куплю, цепуру, мерседес. А пистолет есть уже. Намана.

— Какой пистолет?! Новиков, ты чё, охудел?! Мы же у тебя всё ещё в марте, как приехали, выгребли?!

— Ну, товарищ гвардии майор… Как же я на гражданке буду без инструмента для работы по специальности?

— Ну всё, Новиков. Ты дозвезделся – сдам я тебя особисту.

— Я же пошутил!

— А поздно. Короче, слушай сюда: поедешь в Питер на офицера учиться.

— А может, уволим нахрен, по дискредитации? – это опять замполит в разговор вклинился.

— Не, нельзя. Если мы его за забор выпустим, человечество нам этого не простит. Нас потом с тобой интерпол разыскивать будет как международных преступников.

Комбат на секунду задумался и спросил:

— А если подумать, кроме как в бандиты податься, альтернатива есть?

— Иностранный легион.

Замполит опять не выдержал:

— Я же говорю, тварь каких мало.

И мечтательно продолжил:

— Его бы надо в Шатойский район на какую-нибудь гору десантировать. Парашютным способом. И раз в неделю с вертолёта тушёнку и боеприпасы скидывать. Ну можно ещё иногда боевые награды. Хотя нет, награды отставить, он «джентльменский» набор ещё в феврале выбрал, сержанту больше ничего не дадут всё равно.

Комбат терпеливо выслушал тираду зама, выдержал для значительности небольшую паузу и веско сказал:

— Короче, я принял решение. Сейчас звоню в кадры флота. Едешь туда с нашим ходатайством и характеристикой. Они тебя направляют в Питер с документами. Если в Питере берут – приезжаешь сюда с резолюцией, и мы тебя отправляем на учёбу.

В субботу, после ПХД, комбат с ротным писали характеристику. Замполит в этом участвовать отказался, так как ненавидел меня тихой грустью. Предварительно меня отправили в магазин за «письменными принадлежностями», как выразился комбат. Принадлежности один раз заканчивались, и меня (я ждал в расположении роты) отправляли снова. Наконец, мне торжественно вручили плод вдохновенных трудов отцов-командиров.

— Вот, держи.

Я читал свою характеристику, и мои короткие седые волосы (седеть я начал на войне в двадцать два года) вставали под беретом дыбом.

— Товарищ гвардии майор, это что?! Мне эту бумажку не то что читать, мне её в руках держать страшно. С неё же прямо на землю кровь капает!

— Не, ну чё ты как маленький? Зато училищный комиссар будет в ауте.

Характеристика изобиловала выражениями наподобие: «Умело действуя штыком и прикладом, в рукопашной схватке лично уничтожил…» – ну и так далее в том же духе.

Эта характеристика, кстати, у меня до сих пор в личном деле в военкомате лежит. Там она такое впечатление произвела, что военком меня даже письмом к себе вызывал – так ему захотелось на меня посмотреть.

Ладно, я смирился и поехал в отдел кадров Балтийского флота. Там меня уже ждали. Прочитали характеристику и снисходительно усмехнулись:

— Сынки, ведь и не умеют толком, а туда же! Ну кто так характеристики пишет? Сейчас напишем тебе нормальную бумагу.

Потом кадровик поднял глаза к небу, ненадолго задумался, что-то посчитал, шевеля губами, и сообщил:

— Короче. Идешь в магазин, берешь (далее был оглашен очередной список «письменных принадлежностей»). Через два часа из магазина приходишь, будет ходатайство от командующего флотом (в то время командующим был Егоров).

Через два часа я вернулся и обменял принадлежности с пятью звёздочками на исторический документ. Прочитал. Нет, я примерно догадывался, что это будет за чтиво, но я никак не мог предположить, что по сравнению с ЭТИМ моя батальонная характеристика будет выглядеть как ПМ рядом с АГСом. Кадровик по моему виду догадался, что у меня сейчас снесёт крышу.

— Тихо, тихо. Ты только в обморок не падай. Вот присядь. Водички дать? Ну и морпех пошёл, просто институтка двора Его Императорского Величества. Нормально всё? Щас посидишь, успокоишься – и в бригаду. Машину вызвать? Сопровождающего дать? Сам доедешь?

Одним словом, если верить тексту этого ходатайства, то было вообще непонятно, как в Чечне осталось какое-то население. Да что нам население, скот и домашние животные! А я так вообще не вылезал из рейдов по глубоким тылам боевиков, причём ежедневно оставлял за собой горы трупов, развалины, руины и выжженную пустыню.

Потом я в соответствии с планом приехал в Петергоф. Там меня сразу замполит выцепил.

— Документы давай.

По мере прочтения плодов литературного творчества затейников из отдела кадров флота выражение его лица демонстрировало всю гамму эмоций от лёгкого удивления до полного изумления и даже, пожалуй, шока. Время от времени, видимо, в особо забористых местах он издавал какие-то невнятные звуки и междометия:

— Ага. Угу. Хммм… Ну-ну. Ой бл@! Х%@се!!! Та-а-ак, стой здесь!

Вопрос решили за полчаса. Так я попал в ВОКУ им. С.М. Кирова.

В училище я предпринял первую (не считая школьных сочинений) попытку самостоятельно писать и даже донести до читателя своё творчество. Это была статья на животрепещущую для каждого курсанта тему. Называлась она «К вопросу о взаимоотношении полов в условиях низкобюджетного финансирования».

Эта актуальнейшая публикация была размещена в ротной стенгазете с идиотским названием «Кировец». Тот, кто придумывал название, естественно, имел ввиду курсанта училища имени Кирова, но у всех оно отчего-то ассоциировалось только с трактором.

Статья смогла выйти в стенгазете благодаря удивительному стечению обстоятельств: наш ротный лежал в это время в госпитале со свинкой. Ну то есть как «стечение обстоятельств»… Его, на самом деле, четвёртый взвод целенаправленно заразил. Просто узнали, что в училищной санчасти в изоляторе лежит первокурсник со свинкой. Принесли ему тарелку с офицерского стола столовой, где ротный обедал, и заставили облизать. Ну а ротный в детстве свинкой не болел. Думаю, вы уже догадались, что курсанты его любили, как ротвейлер намордник. В оправдание им скажу, что был он тип скользкий и подленький, из «позвоночных». Майор, но в войсках прослужил полгода всего – удачно женился.

Комбат при проверке ротного помещения с моим творчеством, само собой, ознакомился. Я в этот исторический момент стоял дежурным по КПП и был тут же вызван для экзекуции. Комбат с ходу подверг моё творчество глубокому критическому анализу.

— Новиков, ты когда эту хрень писал, о чём думал? Подожди, я догадываюсь. Ты думал о НЕЙ.

— Не, товарищ полковник, ну чё сразу о НЕЙ-то? Хотя, конечно, согласно тематике…

— Да ты, судя по этой писанине, об этой «тематике» всё время думаешь, как в анекдоте!

— Ничего подобного. Я, кстати, отличник.

— Ничего, это мы исправим. Ты, наверное, на красный диплом рассчитываешь?

— Ну да, хотелось бы…

— Только через мой труп!

— Как скажете.

— ЧТООО?! В общем так. Ещё раз к стенгазете ближе чем на три метра подойдёшь, я тебе устрою «окончательное решение полового вопроса» по примеру нацистской Германии. Увольнение тогда получишь только после выпуска!!!

На этом моя писательская карьера в училище закончилась.

На ТОФе я творить даже и не пробовал. Сами понимаете, у молодого лейтенанта если и было свободное время, а это максимум пара выходных дней в месяц, то оно полностью уходило на «снятие стресса». Хотя был один эпизод… Как-то раз я поучаствовал в восстановлении «гениально прохлёбанных» (это не ругательство, это, прошу прощения, военный термин) нашим замполитом боевых листков. Он их зачем-то полковому комиссару сдавал. Ну, у них такой фетишизм был на эту тему, надо же им было хоть чем-нибудь заниматься.

Я выступал в качестве приглашённого консультанта. Объём работы был большой, поэтому «допинга» было тоже много. Диктовал я сразу писарю, начисто. Но как-то упустил один момент – не проверил с утра на трезвую голову. Писарь же согласно приказу сразу отнёс боевые листки полковому комиссару. И понеслось…

Драли меня на полковом совещании офицеров. Особенно комиссара почему-то возмутили фразы: «Стоит на страже завоеваний капитализма» и «Когда наш народ беззаветно отдаёт все силы на создание и развитие организованной преступности».

Самое интересное, что боевые листки он не вернул и не уничтожил, как потом выяснилось. Он цинично оставил их себе и потом на пьянках зачитывал – товарищей по службе развлекал.

В общем, мой литературный талант не встречал поддержки, а плоды творчества предавались всяческому порицанию. Но я не унывал и не сдавался.

В следующий раз я «взял в руки перо» уже в Дагестане.

Как я уже писал, «классовая ненависть» к замполитам у меня наследственная – папа мой был офицером. На эту крепкую основу удачно легло ещё одно знакомство с представителями славной когорты замполитов. В училище философию преподавал классический советский зам. При коммунистах он неизвестно сколько читал «Историю КПСС», и при новых веяниях методику преподавания менять не посчитал нужным, и по-прежнему заставлял курсантов конспектировать первоисточники. Просто механически заменил Маркса с Лениным на Канта с Гегелем. Конспекты он проверял не по содержанию, а по объёму. Я проверял это, регулярно вставляя в тексты конспектов фразу «задолбала эта фаллософия», но после проверки регулярно получал свои конспекты обратно с пометкой «просмотренно».

Поэтому вполне естественно, что у меня, впрочем, как и у всех остальных офицеров роты, главным объектом шуток и розыгрышей был наш героический зам Лёха.

План очередной операции родился у меня в голове спонтанно, был необычайно прост, но при этом гениален: нужно было невзначай проинформировать Лёху, что все офицеры по прибытии на войну должны сдавать в запечатанном виде замполиту роты «конверт 200» – завещание. Конверт именовался так по аналогии с «грузом 200». В соответствии с изобретенной мною процедурой ротный зам должен был сдавать «конверты 200» замполиту батальона. Необходимо было убедить Лёху, что дело это жутко ответственное и важное. Настолько важное, что пох#ривший это задание офицер к выполнению боевых задач не привлекался больше ни-ког-да.

После этого подготовительного этапа я планировал составить завещание, сдать конверт Лёхе, и после того, как он отдаст конверт замполиту батальона, наслаждаться полученным результатом в компании боевых товарищей.

Когда я посвятил ротного в свой замысел, он завизжал от восторга и горячо заверил меня, что организует мне всеобщую поддержку на ротном уровне. И мы приступили к осуществлению плана.

Тут еще надо уточнить, что последнюю неделю после своего фееричного дебюта в качестве сапёра, Лёша служил «в позе бегущего египтянина». «Любили» его все кому не лень, до кровавых мозолей, поэтому совершить очередной косяк для него было смерти подобно.

И вот через день, после обеда, Лёха вошёл в офицерскую палатку.

— Шалом, товарищ старший политрук! – радостно приветствовал его наш ротный. Лёхе только что дали старлея, это звание автоматом присваивается, после выслуги. Но обратиться к Лёше по воинскому званию ротный, как он говорил, был не в состоянии физически. После бодрого приветствия ротный продолжил:

— Вас ещё за «конверты 200» батальонный комиссар не нагнул? А то прибегал только что, копытцем бил. Нас всех писать заставил, только вы с Новиковым остались, но он-то, как обычно, со своими партизанами в глубоком прохлёбе, а вы, судя по запаху, пиво изволили в кафе кушать.

Лёха сделал стойку.

— А это чё за хрень, конверт этот?

— Да завещания офицеров. Мы же, вроде как на войну приехали, ты ваще в курсе, что здесь иногда убивают? Случись что, будешь ходить как дурак – убитый и без завещания.

Лёша несмело улыбнулся:

— Да ладно…

Командир второго взвода, выходя из-за стола, всем своим видом, жестами и интонацией выказал крайнее возмущение:

— Костя, ты уже давай, принимай решение, да и меры какие-то. Мы с таким замполитом точно довоюемся!

И ушёл в курилку, горя праведным гневом.

Остальные офицеры горячо поддержали взводного.

— Слышь, фуцин? Ты, вообще, в училище учился? Или диплом на рынке купил?

— Ну чё вы пристали к агенту моссада? Видишь, занимается подрывной деятельностью и саботажем не покладая рук!

Ротный прервал этот тщательно срежессированный поток народного возмущения.

— Ты, Лёха, булками своими шевели, пока батальонный комиссар из Махачкалы не вернулся. Сразу предупреждаю: он тебя уже по этому поводу искал, как приедет – беги к нему. И вазелин не забудь.

Лёха сорвался с низкого старта.

В это время я со своим взводом спокойно чистил оружие в палатке. Мы только что вернулись со стрельбища, проверяли бой, выверялись — завтра ж на работу.

Лёха ворвался в эту мирную картину, готовый сеять хаос и разрушения:

— Поручик! Ну чё ты меня опять подставляешь!

— С этого места поподробнее.

— Ты чё, охудел? Конверт двести где?!

— Лёша, Вы меня озверяете! Я человек, измученный комбатом. И ваще, базар фильтруй, здесь бойцы находятся.

Я ещё немного полюбовался на то, как Лёша хватает ртом воздух, готовясь разразиться обличающей мою несознательность тирадой, но довольно быстро смилостивился над несчастным замом:

— Ой, да ладно, не сцыте, Маша, я Дубровский! Всё готово уже, вот, держи.

Лёша схватил конверт и мгновенно исчез из поля зрения.

Завещание это я составлял дня три. Раз десять переписывал, даже ротную собаку Катьку в нём упомянул.

Лёха едва дождался приезда зама из Махачкалы и тут же ворвался к нему в кабинет. В руках он крепко держал два «конверта 200»: мой ну и свой, естественно. Прямо с порога Лёха зачастил, не давая батальонному замполиту вставить ни слова:

— Вот, товарищ капитан, хотел все сразу вам сдать, только Новиков меня опять подвёл! Еле заставил его!

Батальонный зам от такого напора малость обалдел. Он некоторое время пытался вникнуть в логику происходящего, судорожно соображая, что хотел ему сдать ротный замполит и как и почему его опять подвел этот гад – Новиков. Наконец, отчаявшись хоть что-то понять из бессвязных выкриков Лёхи про завещания, «конверты двести» и «убить могут», он просто вскрыл конверт. После прочтения он тут же распорядился:

— Понятно. Вместе с ротным – к комбату.

Через минуту и ко мне в палатку ворвался посыльный.

— Тащ лейтенант, вас к комбату, срочно!

Рёв батальонного зама я услышал задолго до того, как пришёл на место экзекуции:

— Старлей!!! Тебя воспитывать бесполезно! Я тебя п#зд#ть буду!!! Какой пакет двести!!! Ты, вообще, соображаешь!!!

Захожу к комбату. Комбат сидит, низко наклонив голову над столом. Плечи его вздрагивают. Ротный стоит рядом, изо всех сил пытаясь сдержать смех.

— А вы чё ржёте?!

Это замполит ротному.

— Кстати, Новиков и про вас тоже не забыл. Вот, читаю: «А пару ненадёванных носков и новую зубную щётку я завещаю своему любимому командиру роты». Он даже своего замполита вниманием не обошёл, смотрите-ка: «А замполиту Лёхе, просившему упомянуть его в завещании, упоминаю: Привет тебе, Лёха!» Вы что, это вместе писали?

И повернувшись к комбату добавил:

— Товарищ командир, вы смеётесь или плачете?

Комбат поднял искаженное от нечеловеческих усилий сдержать смех лицо, по которому стекала одинокая слеза. Не выдержал и буквально взорвался от хохота. Отсмеявшись, он повернулся ко мне и, показывая пальцем на Лёху, прохрипел:

— Поручик, забирай этого! И иди уже отсюда. Доставил, молодец.

А вечером мы с офицерами сидели в кафе. Подходят два майора – вертолётчика.

— Поручика знаете?

— Да вот он.

— Держи. Это тебе за «конверт 200», повеселил от души! – и ставят на стол бутылку водки.

Наверное, я вполне могу считать это своим первым гонораром за литературные труды.

А Лёха потом со мной три дня не разговаривал.

(Ц)