118-ый шуцманшафт-батальон начали формировать в начале 1942 года в Польше, продолжили в Черновцах Западной Украины преимущественно из украинских националистов. В Киеве он пополнился участниками массовых убийств в Бабьем Яру. Общая численность жандармской группировки достигла 500 человек. Изначально обмундирование поступало из Прибалтики с захваченных складов бывшей литовской армии. Поэтому украинцы и выглядели, как литовцы. Настоящую германскую форму им выдали гораздо позже. Немцы входили в батальон только как командиры, хотя существовало двойное управление. С немецкой стороны — Эрих Кернер, с украинской — Константин Смовский. Начальниками штаба были Эмиль Засс и Григорий Васюра. У Ганса Вельке заместителем служил националист Иосиф Винницкий.




Бойцов 118-го батальона из Украины в Беларусь перебросили в конце 1942 года. Сначала в Минск, затем в Плещеницы. За их счет происходило и пополнение батальона СС «Дирлевангер». Полицаев отбирали и переводили без их согласия. В принципе, из одной банды в другую. Какая разница, где убивать?

В итоге к концу августа 1942 года в особой части СС сформировали 3 подразделения: немецкую роту под командованием обершарфюрера Гейнца Файертага, украинский взвод, которым руководил бывший лейтенант Красной Армии Иван Мельниченко, и русско-белорусскую роту службы порядка, возглавляемую фольксдойче Августом Барчке. Позже к ним присоединилась даже группа немецких цыган. От личного состава банды они отличались тем, что у них были гладко выбритые головы. Но и они носили эсэсовскую униформу без знаков различия.

Нельзя утверждать, что немцы в 1942 году смело ездили по лесам, партизаны давно стали для них угрозой. Но в тот день колонна, из одной легковой и двух грузовых машин, спокойно ехала на устранение порыва линии связи. Людей хватало, все были вооружены до зубов. А тут партизаны… Небольшая перестрелка, даже не бой, в результате которой погибли пара немцев и пара полицаев. Можно и нужно было бы добить остальных, но партизаны решили отступать к Хатыни.

В протоколе допроса от 31 января 1961 года свидетеля Иосифа Каминского, 1887 года рождения, уроженца деревни Гани Логойского района, проживающего в деревне Козыри, сказано: «21 марта, в воскресенье, в деревню Хатынь приехало много партизан. Переночевав, утром, еще было темно, большая часть их выехала из нашей деревни. В середине дня в понедельник, 22 марта 1943 года, я, находясь дома в деревне Хатынь, услышал стрельбу около деревни Козыри, расположенной в 4—5 километрах. Причем стрельба сначала была большая. Потом она прекратилась и вскоре снова на некоторое время возобновилась. Не помню точно, кажется, в 15 часов дня партизаны возвратились в деревню Хатынь и расположились обедать. Спустя час-полтора нашу деревню стали окружать немцы. После чего между ними и партизанами завязался бой. […] Партизаны примерно после часового боя отступили…»

«[…] Примерно в середине дня, находясь вместе с отцом в сарае своего дома, я услышал оружейную стрельбу, которая раздавалась с противоположной стороны деревни. Когда мы с отцом выбежали из сарая, я увидел, как один из находившихся в нашем доме партизан забрался на стожок сена и с высоты его крикнул: «Немцы!», после чего выстрелил из винтовки вверх, как бы подавая сигнал своим товарищам. После того как партизаны покинули наше подворье, вся наша семья спряталась в погребе. Через непродолжительное время дверь погреба открылась, и один из карателей жестом приказал нам выйти из подвала наверх…» (Выдержка из протокола допроса от 4 июня 1986 года свидетеля Виктора Желобковича, 1934 года рождения.)

Первыми жертвами карателей стали 26 мирных жителей деревни Козыри, расположенной примерно в километре от трассы Логойск—Плещеницы, недалеко от поворота на Хатынь. Чуть дальше по правой стороне находились деревня Губа и хутор Избище, которых уже нет давно. По словам местных старожилов, деревня была тоже сожжена, ее мало кто помнит.



В первой половине дня 22 марта 1943 года сельчане, а среди них были мужчины, женщины и подростки, отправились валить лес. На работу вышла и Ядвига Шалупина (в девичестве Лис). Как свидетель она давала показания 31 января 1961 года:

«В период Отечественной войны я проживала на временно оккупированной немцами территории в деревне Козыри. […] Помню, в последних числах марта 1943 года, примерно в 10 часов утра, староста нашей деревни Лис Александр (убит в Логойске примерно в 1944 году) приказал жителям выйти на работу к шоссе Плещеницы—Логойск для очистки от кустарника и леса придорожной полосы. Мне тогда было лет 15, но я также пошла на шоссе на работу.
Припоминаю, что у шоссе собралось тогда человек 40—50 односельчан. […] Когда мы поработали около часа, увидели, как по шоссе со стороны Плещениц в направлении Логойска проехало несколько машин (примерно 4) с людьми, обмундированными в немецкую военную форму зеленого цвета. Сколько их было, не знаю, как мне помнится, машины были полностью загружены этими карателями. Вскоре мы услышали со стороны Логойска, примерно в полукилометре от нас, беспорядочную стрельбу, а когда стрельба затихла, вскоре к нам подъехали эти же машины со стороны Логойска, и каратели начали сгонять всех в одно место на шоссе.

Хорошо помню, что некоторые из карателей разговаривали на русском языке, обвиняя нас в том, что мы знали о нахождении впереди партизан, с которыми они имели перестрелку. Собрав всех на шоссе, каратели построили нас в колонну и погнали в направлении местечка Плещеницы. В деревне Губа каратели остановили и заставили всех, у кого были топоры и пилы, положить их на землю, после этого погнали дальше. Кто отставал или шел с краю колонны, того избивали прикладами. Конвоировало нас примерно 10—15 карателей, а остальные остались на месте нашего задержания. Когда мы подошли к опушке леса за деревней Губа, некоторые односельчане, в том числе и я, бросились в лес, пытаясь спастись бегством. По нам каратели открыли из винтовок беспорядочную стрельбу, в результате я была ранена в правую руку, спину, голову и левую ногу, но все же мне удалось убежать. Что происходило в дальнейшем на шоссе, я не видела. Изнемогая от боли, я еле-еле добралась до деревни, а затем меня отвезли в больницу Логойска, где я находилась на излечении примерно 3 месяца. […] Все односельчане, расстрелянные на шоссе, были захоронены родственниками на кладбище в деревне Корень».



ИЗ протокола допроса свидетеля Остапа Кнапа (полицая 118-го батальона), уроженца Львовской области, от 31 мая 1986 года: «[…] 2-й взвод 1-й роты и 3-я рота были подняты по тревоге и вместе с присоединившимися к ним жандармами и полицейскими местного гарнизона на автомашинах жандармерии выехали в район Горбатого моста. Карателей возглавили майор Кернер, Смовский и Васюра. Едва наша колонна проехала Горбатый мост, как ехавшие на первой машине полицейские внезапно открыли стрельбу. […] Мы спрыгнули со второй машины на землю и бросились на выстрелы. Там мы увидели разбегавшихся безоружных людей в гражданской одежде, по которым полицейские из первой машины вели огонь. Мы также стали стрелять по убегавшим. Кто дал команду, не знаю. […] Я также произвел по убегавшим несколько выстрелов. Беспорядочная стрельба продолжалась недолго. Вскоре по чьей-то команде она была прекращена. На залитом кровью шоссе я лично увидел не менее 10 трупов, много трупов лежало на обочинах шоссе, были убитые и в лесу, куда расстреливаемые пытались убежать. Среди погибших были мужчины, женщины и подростки. Несколько человек были ранены».

Жандармы 118-го полицейского батальона на фото



В показаниях свидетеля Петра Акулича, 1928 года рождения, жителя деревни Козыри, принимавшего участие в расчистке придорожной полосы, говорится: «[…] Я видел, что многие каратели были в эсэсовской форме со знаками различия: человеческим черепом на фуражках и рукавах, а другие в такой же форме зеленого цвета, но без знаков различия, вооружены были каратели винтовками и автоматами. Многие эсэсовцы разговаривали на украинском языке, некоторые на русском, были среди карателей и немцы. Помню, один из эсэсовцев, разговаривавший на украинском языке, был, очевидно, ранен, так как у него была перевязана голова. […] Эсэсовцы здесь сразу открыли по разбегавшимся беспорядочную стрельбу, расстреливая убегающих. Я также пытался бежать, но был легко ранен в ногу, меня догнал какой-то немец (говорил по-немецки) и отвел на шоссе к общей группе односельчан. […] Приказали нам стать на колени. А затем ложиться прямо на шоссе. […] Начали расстреливать односельчан из винтовок, а затем подогнали машину и расстреливали из ручного пулемета, установленного на машине. […] Когда открылась беспорядочная стрельба, я спрятал голову под полушубок старика Лис Степана и, прижавшись к этому старику, лежал неподвижно. […] Затем нам приказали встать. Когда я приподнялся, то увидел, что эсэсовец с перевязанной головой […] выпустил по односельчанам несколько очередей из автомата. Было убито человек 20—25, в том числе и старик Лис Степан. […] Хотя я был ранен, но не подавал вида, так как боялся, что меня расстреляют. […] В Плещеницах нас допросили, а наутро освободили».

Знакомясь с протоколами допросов и свидетельскими показаниями, обратила внимание: отдельные фамилии полицаев фигурируют намного чаще остальных. Часто называют не обязательно командиров. Для себя сделала вывод — это имена самого страшного зверья. Они не просто убивали, а получали при этом садистское удовольствие.

Тем раненым в голову эсэсовцем был не кто иной, как командир взвода 118-го батальона Василий Мелешко, хотя на заседании Военного трибунала КБВО 13 мая 1975 года он категорически настаивал: «Я никакого ранения не получил, не имел никаких повреждений. Это легко проверить. Я и следователю говорил – проверьте, если было ранение, то остались следы его. Не было поэтому у меня повязки на голове». Только убийцу «свои» же и изобличили.

Из показаний жандарма Дзебы: «Мелешко и шофер легковой автомашины были ранены. Причем Мелешко получил легкое ранение в области уха. […] Я не видел, кто и когда наложил повязку Мелешко […], через которую около уха просачивалась кровь».

Из показаний Остапа Кнапа от 19 ноября 1973 года: «[…] Совершенно верно утверждают, что расстрел гражданских лиц начался в тот момент, когда первая грузовая машина подъехала к ним. […] Раненых добивали Мелешко, Иванкив, Катрюк и Панкив […]».



Жандарма Г. Спивака допрашивали 25 апреля 1974 года: «[…] Расстрел был произведен за несколько минут. Полицейских на месте расстрела было много. Запомнить всех, кто стрелял лесорубов, было невозможно. Куда дели трупы расстрелянных, не знаю. После расстрела лесорубов все полицейские 118-го батальона под командованием Кернера, Смовского, Васюры […] и прибывшие эсэсовцы прошли по лесу километра четыре и вышли к деревне Хатынь…»

Спокойно читать показания карателей 118-го шуцманшафта невозможно не только потому, что они подробно рассказывают об уничтожении Хатыни. Ужас смешивается со злостью и ненавистью.

На судебном процессе в 1986 году Виктор Глазков спрашивал у бывших жандармов, а их присутствовало 26 человек, почему они пошли в каратели? Почти все прикинулись невинными овечками, жертвами обстоятельств: мол, я не убивал. Многие из них описывали себя со стороны: «видел, но лично не принимал участие» или «не помню такого».

Подсудимый Степан Сахно на допросе в 1961 году утверждал: «Я не знаю, при каких обстоятельствах производилась карательная операция, во время которой были уничтожены жители деревни Хатынь и расстреляны советские граждане, производившие вырубку леса вдоль шоссе Плещеницы—Логойск. Поэтому не могу сказать, где находился в этот день. […] Возможно, я выезжал на карательную операцию в деревню Хатынь, но ничего из обстоятельств проведения этой операции я не помню, также не помню, что я делал в этой деревне. Однако хочу отметить, что нигде я людей не убивал, построек не поджигал и не занимался грабежом».

Тем не менее документы свидетельствуют: в Хатыни вместе с другими полицейскими Сахно задержал в домах и загнал в сарай несколько детей. После этого находился в оцеплении места расправы и стрелял по находившимся в сарае малышам. Оговорился сам, что вместе с ним стрелял и Григорий Лакуста, земляк пулеметчика Владимира Катрюка из деревни Лужаны под Черновцами. Он командовал отделением и лично издевался над людьми.



Из протокола допроса № 65 от 25 апреля 1974 года полицая Г.Спивака: «Нам дал команду стрелять по деревне (Хатынь) командир нашего взвода Пасечник. […] Полицейские 2-го и 3-го взвода 1-й роты, часть полицейских 3-й роты и эсэсовцы начали сгонять людей к сараю, возле которого стоял 1-й взвод 1-й роты. […] Людей сгоняли к сараю Лакуста, Катрюк, Иванкив, Харченко, Швейко, Курка. […] По этой команде все стоявшие в оцеплении сарая полицейские, в том числе я, Панкив, Лозинский, Кнап, Кушнир, Лакуста, Пасечник, Мелешко и другие открыли огонь по находившимся в сарае людям. Стрельба велась из ручных пулеметов, автоматов, винтовок. Мелешко стрелял из автомата. […] Васюра был вооружен пистолетом. […] После того как крики людей прекратились, то есть когда все находившиеся в сарае были расстреляны, стрелявшие полицейские были выведены из деревни и отправлены к дороге».

Полицай Остап Кнап во время второго допроса 19 ноября 1973 года был более правдив. Его спросили: «В марте вы говорили, что не стреляли по находившимся в сарае людям. Какие ваши показания правильные?» Кнап: «Я боялся давать откровенные показания. Если бы я сказал, что стреляли все рядовые полицейские, то мне пришлось бы говорить, что стрелял и я. Сейчас я преодолел страх. Скрывать мне уже ничего не нужно. […] В сарае поднялся страшный крик, обреченные на смерть люди начали ломать дверь. Поступила команда открыть огонь по находившимся в сарае людям. Все стоявшие в оцеплении места казни полицейские открыли огонь. Стреляли из станкового и ручного пулеметов, автоматов и винтовок. Перед запертыми воротами установили станковый пулемет, за которым, я хорошо помню, лежал Катрюк. Я тоже стрелял из винтовки, сделал не менее пяти выстрелов. […] Я видел, что стреляли все. Стреляли до тех пор, пока не затихли крики находившихся в сарае жителей деревни. Из сарая никому выбраться не удалось. Все загнанные туда люди погибли, а их было более сотни».

Конечно, расправу над лесорубами и хатынцами учинила не только жандармерия. В качестве подкрепления из Логойска прибыли и дирлевангеровцы, хотя самого Оскара Дирлевангера в Хатыни не было, это точно. Зато его шайка убивала и грабила по полной.



Из показаний Алексея Стопченко от 14 апреля 1961 года: «[…] Одни заходили в дом, другие стояли в оцеплении, третьи забирали имущество. Я могу только сказать, что все без исключения каратели нашего взвода стреляли людей, поджигали дома. Не было такого карателя, за исключением повара, который бы не стрелял по людям […]».

Рассказ хладнокровный, причем у всех полицаев. Они говорят о страшных убийствах ровно и спокойно. А у меня кровь стынет в жилах.

Допрос дирлевангеровца Майданова: «[…]Свидетеля Каминского я не знаю. Прослушав его показания, я могу сказать, что во время выездов на карательные операции при подходе к населенным пунктам солдаты нашего взвода в большинстве случаев населенные пункты сначала окружали, чтобы не выпустить из них находившихся лиц, а затем врывались и учиняли в них расправы. Обычно такие населенные пункты нами сжигались, а находившиеся в них жители уничтожались. Что касается уничтожения советских граждан в отдельных домах и сараях путем расстрела и сожжения, то такие факты были частыми, о чем я уже показывал на предыдущих допросах. Возможно, это относится и к той деревне, о которой показал свидетель. Обычно по гражданам, согнанным в отдельные дома и сараи, стреляли каратели нашего взвода, имевшие на вооружении пулеметы и автоматы, а кто был с винтовками, к этому почти не привлекались. […]Значит, при учинении этого злодеяния я был, но что конкретно делал, в данное время сказать затрудняюсь. По всей вероятности, участвовал в сборе людей к месту расправы и поджогов домов или нежилых построек. […] Я не отрицаю своего участия в совершении злодеяния в деревне Хатынь […]».

«[…] Сколько человек я лично пригнал к этому сараю, не помню, но знаю, что не один раз приводил семьями жителей этой деревни. […] Я тогда был вооружен винтовкой, тоже стрелял из нее по сараю с людьми […]» (протокол допроса Ф. Граборовского, бригада СС «Дирлевангер»).



Свидетель и обвиняемый И. Петричук в 1975 году дал следующие показания: «[…] Всего на Хатынь тогда наступало 150—160 полицейских нашего батальона и 100 эсэсовцев […]. Помню, что по сараю велась стрельба из станкового пулемета длинными очередями. Раздавались как будто и взрывы гранат. Загорелся сарай с людьми. Обреченные на гибель люди стали кричать. Крики разносились по всей деревне. Каратели не прекращали огонь. Когда люди были расстреляны и сожжены вместе с сараем, то каратели нашего батальона вместе с эсэсовцами занялись грабежом имущества. Погрузив на подводы награбленное, перед отъездом каратели подожгли все дома и надворные постройки. На посту оцепления я находился до того времени, когда была подожжена вся деревня и все каратели собрались к отъезду. Перед моим отделением стояла задача не выпускать никого из деревни и не допускать проникновения партизан в деревню. […] Но когда возвратились в Плещеницы, командир взвода роты Гнатенко Дмитрий и кто-то еще из полицейских 1-й роты рассказывали, что по сараю с людьми стреляли Герман, Лакуста, Катрюк, Лукович и другие каратели из 118-го батальона и из подразделения эсэсовцев. Смовский расстрелял из пистолета ребенка 5—6-летнего возраста, который вылез из горящего сарая и из-под ворот и пытался бежать. Это я хорошо помню».

Подсудимый, бывший командир взвода 118-го батальона, а в прошлом лейтенант Красной Армии, Василий Мелешко на заседании Военного трибунала КБВО 13 мая 1975 года помнил практически все эпизоды уничтожения Хатыни, но, стараясь снять с себя как можно больше вины, произносил такие фразы, от которых меня просто трясло: «[…] Мои подчиненные тоже стреляли из винтовок. Я лично не стрелял, хотя у меня и была винтовка СВТ, я не мог стрелять по безоружным, ни в чем не повинным людям. Все согнанные в сарай люди – в основном женщины, старики и дети, — более 100 человек, были расстреляны и сожжены […]».



Воспоминания Антона Барановского, 1932 года рождения, записанные 28 апреля 1961-го: «[…] Ворвавшийся первым каратель на русском языке с характерным украинским акцентом в озлобленной форме, сопровождая слова нецензурной бранью, приказал нам выходить из дома. […] Один каратель приказал дочери Иодко — Марии (18 лет) — остаться дома.

[…] Находившиеся в сарае и около него женщины обращались к карателям, спрашивали, что они с ними будут делать. В ответ на это каратели злобно усмехались, на русском языке с украинским акцентом заявляли, что ничего нам не будет. Когда я находился уже в сарае, каратели в него втолкнули Иодко Марию. Волос у нее был растрепан и порвано платье. Она сдержанно плакала. Как я полагаю, каратели, оставив ее в доме, изнасиловали. […] Плачем и стонами наполнился сарай. Люди, не обращая внимания на стрельбу, бросились в двери, но тут же расстреливались карателями. Я тоже бросился бежать из сарая. Но метрах в сорока от сарая каратели прострелили мне левую ногу разрывной пулей, и я упал. Истекая кровью, я еще долго слышал крики и стон людей в горящем сарае. Это продолжалось до тех пор, пока не обрушился подгоревший сарай. Мне еще не верилось, что каратели так зверски могли уничтожить людей, среди которых были взрослые и большинство детей. Лежа на снегу, я ожидал, что вот-вот кто-то подойдет ко мне из моих близких и окажет мне помощь. Так я пролежал до утра. Потеряв много крови и полузамерзший, я был поднят утром Рудак Стефаном (погиб на фронте), который возвращался домой на подводе. Рудак мне рассказал, что перед расправой над жителями нашей деревни каратели посылали куда-то его с подводой. Семья Рудак Стефана была уничтожена вместе с другими жителями нашей деревни». (Антон Иосифович трагически погиб в 1969 году, спустя пять месяцев после открытия мемориального комплекса «Хатынь». В последний месяц своей жизни работал в Оренбурге. Ночью барак, в котором он жил, загорелся, и Антон Барановский умер от удушья)

В тот злополучный день Антон Довгель из соседней деревни Мокрадь вместе с 10-летним сыном Борисом пошли в Хатынь, чтобы помочь напилить дочери, Дражинской Юзефе, дров. Ее мужа арестовали в 1939-м, а она одна растила двух дочерей — 10-летнюю Валентину и 5-летнюю Михалину. Сгорели все…



Вспоминает Софья Климович: «[…] В тот день утром я ушла к тете в деревню Хворостени. […] Часа в три дня зашли партизаны, фамилии которых я не помню, и сообщили, что горит деревня Хатынь. Я сразу хотела бежать домой, но тетя меня не пустила. […] 23 марта я все-таки пошла. На месте деревни увидела одни пожарища, на каждом пожарище еще тлели головешки. Возле фундамента своего дома лежала раненая Желобкович Ольга Антоновна, которая еще попросила у меня воды, но покуда я принесла воду, она от полученных ран и ожогов скончалась. […] Лежавшие внизу трупы почти не обгорели, верхние сгорели. Трупы отца Климовича Антона Максимовича, 1890 года рождения, брата Антона Антоновича, 1926 года рождения, были целыми, не сгоревшими, а сестра Климович Юлия Антоновна, 1922 года рождения, даже была жива, но вскорости от тяжелого ранения в грудную клетку умерла».

«[…] 23 марта я приехал в Хатынь. […] Неподалеку от сарая я нашел труп своего брата Михаила, у которого пулей была снесена половина черепа. В отдалении, метрах в 100, обнаружил труп отца, обложенный наполовину сгоревшей соломой. Остальные мои родные погибли в огне, и их трупы я не нашел, не смог опознать. Через день с помощью прибывших в деревню партизан мы вырыли две больших могилы. В одну из них опустили пепел и обгоревшие неопознанные останки погибших, а в другую – уцелевшие трупы. […] Погибли мои отец, мать, брат Михаил вместе со своей семьей и моя жена». (Из протокола допроса свидетеля А. Рудака.)

Две девушки, Мария Федорович и Юлия Климович, чудом смогли выбраться из горящего сарая и доползти до леса. Обгоревших, чуть живых их подобрали жители деревни Хворостени Каменского сельсовета. Но и это село каратели уничтожили. Свидетель Виктор Желобкович показал: «[…] Обе они были сильно обожжены. […] Я встречался с этими девушками еще в период оккупации, и мы все трое поклялись, что если нам будет суждено остаться в живых, то никогда не расстанемся и всегда будем помнить о той трагедии, которую нам пришлось пережить. Но не дожили до освобождения эти девочки. Немецкие каратели сожгли заживо одну из них вместе с семьей, их приютившей, а тело другой девочки было обнаружено в колодце […]».

на фото — Братская могила в Хатыни с тремя крестами, 1943 год



«[…] На пожарище бывшего сарая Каминского Иосифа лежала большая куча останков расстрелянных и сожженных людей. Вокруг также лежало много обгоревших трупов. Некоторые из них было узнать невозможно. Там я нашел обгоревшие трупы своего отца Яскевича Антона Антоновича, брата Виктора, 1922 года рождения, двух сестер – Надежды и Ванды, 1936 и 1923 года рождения. Предположительно по обуви нашел труп и своей матери Яскевич Елены Сидоровны, но он был совершенно обгоревшим, лежал в метрах пяти от сожженного сарая. Кроме того, погиб и мой брат Владислав, 1938 года рождения, но его труп я не нашел».

Это отрывок из воспоминаний Владимира Яскевича, проживавшего после выхода на пенсию в деревне Козыри. Мальчишка чудом спасся в картофельной яме. Сложно сказать, какая сила остановила двоих немцев, что они не стали стрелять в найденного ребенка, а просто развернулись и ушли. Возможно, и была в них мизерная капля чего-то человеческого.

Виктор ЖЕЛОБКОВИЧ, Софья КЛИМОВИЧ и Владимир ЯСКЕВИЧ на фото



Время неумолимо, Владимир Антонович в 2008 году ушел из жизни, но жива его сестра Софья Антоновна Яскевич. Говорит, что родилась в 1932 году, хотя по документам числится 1934-й. А в принципе, какая разница? Разве можно такое забыть, даже если ты был ребенком? Пока мы с ней разговаривали, женщина плакала, но от общения не отказывалась. Призналась, что даже долгие 75 лет не стерли из ее памяти события, отнявшие родителей, троих братьев и трех сестер. Младшему Толику было всего-то 7 недель от роду:

«Накануне вечером, 21 марта, партизаны пришли к нам в дом и попросились на ночлег. Мама их покормила и уложила спать. Утром я побежала к тетке. Ее дом стоял возле старого кладбища, там же рядом деревня Мокрадь. Когда облава началась, тетку убили. Я выскочила на улицу и понеслась домой. Сестра старшая сказала: «Возвращайся назад, здесь тебя убьют». На улице паника, кто бежит, кого гонят. Все в доме хватаются то за одежду, то за обувь. В этой суматохе мне удалось бежать в лес. Понимала потом, что деревня горела, крики слышала, только что конкретно произошло, не знала. Темнотой на пепелищах было сложно что-то разобрать. Догадалась, что лежат груды обгоревших тел. На хутор с братом подались. Вернулись снова утром в Хатынь, а там…

Александр ЖЕЛОБКОВИЧ на фото



Я ведь до сих пор помню лица многих односельчан. Детей, с которыми играла, стариков… Как будто и не было этих 75 лет. И мама снилась, кормила часто меня чем-то. А однажды сон был: она пришла и села в какой-то отдельной комнате. На ней кожух папин, лицо почему-то широкое и красное. Сидела и молчала, а я ей три раза крикнула: «Ты меня бросила!» Мама поднялась и ушла. Вот так. Как жить с такой памятью всю жизнь? Разве легко? Вы молодежи расскажите, пусть знает и никогда не воюет, нужно мирно жить, детки».

Многим палачам из 118 шуцманшафт-батальона и батальона СС «Дирлевангер», к сожалению, удалось избежать возмездия.

Командир 118-го шуцманшафт-батальона Константин Смовский, участник еврейских расстрелов в Бабьем Яру, прожил 67 лет. С 1945 года находился в эмиграции в Западной Германии, был одним из инициаторов создания Союза украинских воинов. После поражения украинского освободительного движения в 1950 году эмигрировал в США, активно действовал в ветеранских организациях воинов армии УНР, глава Союза украинских ветеранов. Присвоено звание генерала-хорунжего. Умер в марте 1960-го в американском Миннеаполисе. Судьба второго командира, Эриха Кернера, осталась неизвестной.

Единственное сохранившееся довоенное фото Ванды ЯСКЕВИЧ



В 1961 году к смертной казни приговорены Грабаровский, Стопченко, Тупига, Кириенко, Пугачев и Зайвый, служившие в батальоне Дирлевангера. Рядовых батальона шуцманшафта Кнапа, Курка и Лозинского также приговорили к смертной казни, но в итоге ее почему-то заменили тюремным заключением. В 1986 году они выступали свидетелями обвинения Васюры.

Григория Васюру трибунал Киевского военного округа осудил лишь в 1952 году, всех подробностей его дела не знали, а через 3 года амнистировали. Жил в Украине, в 1984-м награждался медалью «Ветеран труда» за работу в должности заместителя директора передового совхоза на Киевщине, выступал перед пионерами как заслуженный ветеран войны и фронтовик-связист. В декабре 1986 года суд приговорил его к расстрелу.



О своем сослуживце Василии Мелешко Васюра говорил: «Да, служили. Но это была шайка бандитов, для которых главное — грабить и пьянствовать. Возьмите комвзвода Мелешко — кадровый советский офицер и форменный садист, буквально шалел от запаха крови». Василия Мелешко осудили и расстреляли только в 1975 году.

Иван Мельниченко, командир роты штрафбатальона «Дирлевангер» в одном из боев спас жизнь шефу роты Полю. За это немец пригласил его в отпуск в Германию, в ответ гостеприимный Мельниченко привез Поля домой в Киев. Родители, увидев сына в форме с черепами на фуражке, чуть не сгорели со стыда. Прощаясь, мать отвела Ивана в сторонку и сказала, что его больше не хотят видеть в родительском доме и он не должен никогда возвращаться. До февраля 1945 года скрывался в Мурманской области, потом вернулся в Украину. Занимался привычными делами — промышлял воровством, убил сотрудника Рокитнянского райотдела НКВД. Явился с повинной, в августе 1945-го его отправили в Черниговскую область, во время перевозки по железной дороге совершил побег. Застрелили при задержании 26 февраля 1946 года.

Софья ЯСКЕВИЧ на фото



Иосиф Лукович, националист, уроженец Черновцов, командир отделения, переводчик. Это он поджигал крышу сарая. Летом 1943 года ехал на мотоцикле и подорвался на мине. Похоронен где-то в Слониме.

Националист Остап Кнап из села Ляховка Львовской области гродненским судом в 1974 году приговорен к расстрелу. Помиловали, казнь заменили тюремным сроком. Был свидетелем на процессе Васюры в 1986-м.

Иван Слижук, националист, член ОУН с 16 лет, родился в Буковине. Воевал во Франции в составе сил Сопротивления, в бою потерял ногу. После войны являлся активным членом оуновской эмиграции. Умер в Лионе в 1994 году. Благополучно доживал свой век в Канаде и его «коллега» Иосиф Винницкий.

Степан Сахно долгие годы скрывался в Куйбышеве, выдавая себя за фронтовика. Летом 1973-го супруга провожала его в Беларусь и давала напутствие: «Степа, помоги органам!» Оказывается, бывший сотрудник 118-го полицейского охранного батальона, а тогда — профсоюзный активист, работающий на оборонном заводе, и председатель товарищеского суда, должен был проехать с сотрудниками КГБ как свидетель по местам «славы» карателей. Жена даже не знала, с кем жила. Разоблачили его лишь в 1970-е годы, приговорили к 25 годам. Что с ним стало дальше, неизвестно.

на фото — Суд над полицаем Григорием ВАСЮРОЙ



Григория Лакусту арестовали в Донецке в 1972 году. Его дело вел гродненский следователь Федор Дроздов. В подземных казематах гродненской тюрьмы в свое время содержались Мелешко, Васюра и Лакуста. Когда арестовывали последнего, он промолчал, а потом сказал: «Я столько лет вас ждал, а вы не приходили. А теперь у меня семья». Жена палача тоже не знала о прошлом мужа, но призналась, что ее всегда удивляло: если по телевизору показывали расстрелы и убийства, он бледнел и уходил из дома.

Одному из бывших палачей 118-го батальона Владимиру Катрюку повезло, вероятно, больше всего. С 1951-го и до самой смерти, а прожил он 93 года, преспокойно жил в Канаде, занимаясь пчеловодством. О его преступлениях там узнали лишь в 2009-м, да и то под влиянием журналистов. И что? Ну, лишили гражданства, а через год вернули. Советские, а позже и российские следователи много раз просили выдать нациста, но Канада отказывала. В 2015 году Катрюк мирно умер в своем доме в Ормстоуне.

Иосиф КАМИНСКИЙ у памятника «Скорбящая мать», 1965 год





\ с просторов \